Предисловие: из военного недавнего
Ина Павловна Кузнецова врач, доктор медицинских наук. В 1945 году сразу после окончания 1-го Московского мединститута получила направление на работу в лагерь для военнопленных в Рязанской области. Позже опубликовала книгу воспоминаний «Зона милосердия», где приводит следующий случай.
«В одной партии поступивших из лагеря был больной, 35-летний внешне крепкий и красивый мужчина. Он резко контрастировал с остальными «полуживыми» больными. В сопровождающей медицинской документации стояло: «Диагноз – бессонница, не спит 15 дней».
Больного поместили в одно из терапевтических отделений. Он был совершенно спокоен, никаких жалоб, кроме невозможности заснуть, не предъявлял. Невропатолог Мюллер – Хегеман (из пленных) поставил диагноз что-то вроде нервного раcстройства или переутомления и начал лечение. В течение нескольких дней на утренней конференции дежурный врач докладывал, что больной не спит. Собрали консилиум, добавили каких-то лекарств.
Примерно через месяц после его поступления я, как дежурный врач, делала обычный вечерний обход.
И тут я увидела его впервые. Он был адекватен, правильно отвечал на вопросы. К этому времени он уже спал по три часа за ночь и жалоб не предъявлял. Очень удивился моему немецкому языку. Ему явно захотелось поговорить с русским доктором. Начал рассказ о себе скороговоркой, торопясь, с постепенно нарастающим волнением. Ему 35 лет, он инженер, женат, имеет сына, о семье ничего не знает, на войне более 4 лет, в плен попал под Сталинградом. Это слово он произнес очень четко, без акцента.
Я прервала его, сказав, что должна продолжать обход, пообещала непременно зайти на днях, чтобы дослушать его рассказ. И ушла.
Меня позвали к нему в половине четвертого утра. По словам сестры, он после моего ухода долго лежал тихо, казалось, что задремал. Прошло несколько часов. Вдруг – очнулся, позвал сестру и почти приказным тоном сказал:
– Пригласите ко мне доктора, который говорит по – немецки!
Сестра ответила, что не видит в этом необходимости. Он раздраженно поднял голос – начал кричать, настаивать на своем.
В госпитале никогда ничего подобного не случалось. Сестра с испугом прибежала ко мне.
Когда я вошла в палату, внешне он казался спокойным. И вдруг:
– Доктор, вы русская? – тон звучал как допрос.
Машинально я ответила: «Да». Он посмотрел мне прямо в глаза:
– Я хочу рассказать вам про Сталинград. Вы еще молоды, этого не знаете, – он уже говорил громко и возбужденно, – мой рассказ вы передадите внукам!
Это уже был почти крик. Уговоры были бесполезны. Он слышал только себя. Распорядившись сделать повторный успокоительный укол, который он, кстати, даже не заметил, я села к его постели. Двое больных на соседних койках боязливо выглядывали из-под одеяла.
То, что больной выкрикивал, «выбрасывал» из своей груди, из своего разрывающегося сердца – передать невозможно. Его бледное лицо покрылось
красными пятнами. Широко раскрытые, с пугающим блеском глаза ничего не видели вокруг. Он весь был снова там, где с неба сплошным, не прекращающимся потоком лилось пламя, где таким же непрерывным потоком лилась кровь. Она смешивалась с землей, и, принимая огонь, воспламенялась сама. Свистящее и бушующее пламя сливалось со стоном и скрежетом металла. Людей словно не существовало. Действовали могучие злые чудовища. Совершенно очевидно, что человек не может создать подобное.
Все вместе взятое: метущийся человек с горящими глазами, ярко нарисованная им картина, ощущение мистического ужаса, который я испытывала, слушая и представляя это, лишало действительность реальности. Больной вскочил с постели, продолжая с жаром жестикулировать, а я мучительно думала:
– Ну когда же наконец, подействует лекарство? Должно же оно подействовать.
Ошеломленная сестра, машинально ухватившись за спинку кровати, приоткрыв рот, застыла в этой позе.
Через полчаса голос больного стал терять свою силу, между словами появились длинные паузы. Взор погас, голос перешел на шепот и затих.
Вдруг он вздрогнул и, взглянув мне в глаза, совершенно отчетливо, словно в раздумье, спокойно произнес:
– А почему среди всего этого уцелел я – понять невозможно.
Затем голова его упала на подушку, и наступила тишина. Пульс был ровный, давление нормальное, на лице – печать спокойствия. Он спал.
Я отправилась в свой корпус.
Как я узнала потом, к середине следующего дня больной перестал узнавать окружающих, вскоре потерял сознание и умер.
О Сталинградском сражении сняты сотни километров документальных и игровых лент, написаны бесчисленные тома художественной литературы и научных исследований. Прочитав сотни страниц и пересмотрев километры кинолент, я осмелюсь утверждать: ни одному художнику, писателю или ученому не удалось воспроизвести этого адского переплетения столь же ярко и ошеломительно, как это сделал полусумашедший немецкий солдат в ночь моего незабываемого дежурства».
Реальность войны откровенна. Опыт войны в полном своем объеме непередаваем обычными человеческими средствами. Историки спорят. Политические проходимцы пользуются. Ветераны скептически относятся к попыткам художественной реконструкции, сами предпочитают молчать, одергивают уж совсем завравшихся «очевидцев».
