В жизни бывает все, но главное, что особенно досаждает так это скука. И ее бы можно было стерпеть, если бы в глубине, на задворках скуки ни стояла боль. Причем ни твоя, уж как ни будь перетерпелось бы, а той женщины, которая родила тебя тридцать два года назад, в сентябре месяце на редкость хмуром и ненастном. Она сидела за столом, заваленном книгами и тетрадями, а напротив нее сидела девочка с грязными волосами. Тонкий хрящеватый нос судорожно подергивался, он бедолага пытался сдержаться, вернее сдержать в себе, но тщетно; из ноздрей выпрессовывалась белесая слизь, тогда слышалось склизкое швыркивание и все длилось достаточно долго, чтобы заболеть от омерзения.
В больших «венецьянских» окнах школы шел снег. Шел? Падал? Бежал с неба на землю? Да ничего подобного! Стоял неподвижно между грязно-серыми облаками и раскисшей землей. И когда ты выходил из помещения то тебя окутывало нечто влажное, жирное – словно окунули тебя в английский пудинг, достаточно прокисший.
В школьном воздухе, напоенном подростковыми запахами было сыро, по холодному сыро, хотя отопление работало и от батареи, на которую ты прижалась спиной ощутимо тянуло теплом.
Она поднялась и достала из шкафа толстую вязаную кофту. Мамой связанную. Мамой. Лучше не думать. Почему она, эта девочка, Настя кажется, да, Прохорова Настя, так безобразно, как это сказать? швыркает носом. Фу! И я окончила филологический с отличием, смешно, швыркает, хотя достаточно точно. И почему от Насти Прохоровой всегда пахнем какой-то гадостью. Землей какой-то, нестиранной одеждой, плохо вымытым телом, или вообще не мытым. Но это уж слишком. Кто у нее родители? Надо у классной спросить. Последняя консультация и домой. Господи, домой. Не хочется. Грешно, но не хочется. Не потому что не хочется, а просто от жалости перехватывает дыхание.
Самое ужасное, что на работу тебе к восьми, но просыпаешься ты в половине пятого. Ничего еще не произошло, но знаешь, что произойдет обязательно. И лежишь с закрытыми глазами и ровно дышишь, и ждешь. И осторожные шаги, такие осторожные как ей кажется, маме кажется; мама идет мимо моей спальни, но ноги плохо слушаются, они не поспевают за телом, и такое ощущение будто волокут по ламинату нечто тяжелое и шершавое. А потом кухня. Да, кастрюля и сковородка. Запахи яичницы. И наступает момент, жуткий момент раннего утра, когда больные руки выпускают либо кастрюлю с кашей, либо сковородку с яичницей и все это с грохотом рушится на пол. И плач, тихий-претихий и горький. И едва различимый шепот; прости меня доченька. Мама, мамочка родная не готовь для меня завтраки! Но как это сказать?!
Она поднялась со стула и прошлась по учительской; пятая половица от левой стены привычно проскрипела нечто неразборчивое, но злобное, Ленин в восточном углу такой милый и простой с лукавыми и веселыми глазами под низко надвинутой кепочке, окно с деревьями маленького школьного садика, но сейчас накрытое снегом, несколько недорогих кое-где доже обшарпанных учительских стола, шкаф и рядом большое зеркало, и она остановилась по неистребимой женской привычке оглядеть себя: все ли в порядке? Русоволосая, сероглазая с хорошей немного плотной фигурой: в черной юбке и высоких сапогах, фи, вроде ничего себе, но вот именно: ничего себе. Я вспомнила: я навещала, короче давала уроки на дому, дурацкое правило навещать больных детей. Нет не Настю, мальчика из … восьмого класса, да, из восьмого … б … в … не важно: дом врос в землю, от времени, от плохого болотистого грунта и окна только четвертушкой смотрели во двор и там в двух крохотных комнатах жило, неужели это слово применимо здесь, восемь человек: шестеро детей разного возраста, двое взрослых, старуха со скрюченной спиной и женщина, ее дочь, лет сорока прикрывала рот с целью придавить запах скверной водки: еще собачка с тремя щенками под детской кроваткой и рыжий кот в обнимку с конопатым мальчиком на просевшем диване. Не о том! О запахе. От Насти пахло подвалом, бедностью, тюремной камерой. Хотя, наверное, в зоне?.. ладно почему в советской стране люди так живут? Глупый вопрос и несправедливый. Мать пьющая, отца посадили за злостное хулиганство (206, ч.2 – знающе объяснила скрюченная старуха), но их не бросили на произвол судьбы: по социалке обеспечивают одеждой, питание в школе бесплатное. Чего я несу! И от подвальной семьи и от Насти с прохудившимся носом ощутимо и опасно тянет застарелым несчастьем.
