Девочка и мальчик, которые в тебе
– Ну и дурак ты, Генка! Понял ты? Дурак!
– А чего это я дурак?
– Сам посуди: ты зачем целую банку чернил-то выпил? Вон, до сих пор синее на языке.
– Чтобы забыть.
– Чего забыть?
– Увиденное.
Ангелов, что покидали рай.
Разочарованных Алис, машущих шарфами.
Летающие мясные поезда…
– Какие поезда?
– Мясные. Из Алис. "Куски мраморного мяса противоестественным образом скреплялись меж собой, формируя нечто, напоминавшее о молитвенно сложенных ладонях, и, очевидно, за счет тяги двигателей, скрытых за провалами изящных ртов, вполне уверенно поднимались в воздух".
– М-м.
– Вот мой игрушечный поезд так, конечно, не умеет. Да и вряд ли его можно пересобрать, оснастив подобными миниатюрными двигателями. Видишь ли, для того чтобы соорудить такой, пусть и крошечный…
– Т-с-с! Слышишь?
– Что?
– Снова кто-то наверху заиграл на пианино. Всякий раз, как нажимают на клавиши, его деревянные молоточки будто перемещаются в меня и стучат, так и стучат прямо по ребрам изнутри, что невыносимо досаждает. Сейчас вот платье на себе разорвать аж хочется, а поможет разве? (Топнув ногой.) Да прекратите там, в конце концов!
– Папеньки нет. Маменьки нет. А я ничего не слышу.
– И я не слышу, и я не слышу. Ну и что?
(С надменным видом прикладывает к носу платок. Начинает передразнивать.)
"Папеньки… Маменьки…" Какой ты все-таки!
– Какой?
Какой я все-таки?
(Девочка уходит. Мальчик, нервно усмехнувшись, с деланой вальяжностью, которая, впрочем, бесславно слетает на первых же словах, обращается к смущенным взрослым.)
– Видали? Когда вот у нее идет так носом кровь… Стоит появиться тонкой струйке, как… – и это несмотря на наше с ней близкое родство… Мне как бы становится понятным, что вы… что вы…
Что вы обычно чувствуете.
Официантка
(проходя мимо столика Павла, резко бросает на пол поднос):
– Ха-ха, я фея с обезображенным лицом! Это такое… такое внезапное озарение! Простите, но даже смеяться хочется от счастья…
Павел:
– Подождите…
– …и отчего же раньше я не подозревала? (Павлу.) Ну а ты? А ты? (Сюсюкая.) И кто это на нас так глазенки вылупил? Вы-лу-пил! Но ты не бойся, ты не бойся, слышишь? Все будет… обещаю тебе, все будет хорошо… (Присев, гладит по руке.) Мы с тобой… мы пройдем через всё вместе…
– Да подождите. Я ведь вас видел уже один раз в самолете. Вы были стюардессой, правильно?
[Здесь мы ссылаемся на одну нашу простоватую сценку под названием "Случай в самолете". Выглядит она вот так:
Стюардесса: – Ну да, ну да, на мне черные чулки. Можете смотреть на них своею кровью.
1-й: – О чем вы говорите? Мы что, падаем?
С: – Ну а вам какое дело? Что вы донимаете меня?
1-й: – Мне любопытно.
2-й: – Нам любопытно.
С: – Ах, любопытно… (Откинув голову.) Боже, я прекрасна! Их кровь так и смотрит на меня…
1-й: – Да никто на вас не смотрит. Мы лишь пытаемся уснуть.
С: – Я ни за что не позволю вам уснуть. Вы слышите? Скорее, умру, чем позволю вам уснуть.
2-й: – А вам-то что?
С: – Здесь – дело принципа. И вообще, вот вы, с усами, покиньте самолет. Вы мне наскучили.
1-й: – С чего это? И как я, по-вашему, могу уйти из самолета?
С: – Не знаю, вы же мужчина – придумайте что-нибудь.
2-й: – Возможно, в самолете есть какой-то аварийный люк… Подскажите ему тогда.
С: – Я не собираюсь делиться с вами этой информацией. Вам это знать совершенно ни к чему.
1-й: – Хорошо, я просто перейду в другой салон. (Встав с места.) Надеюсь, вас это успокоит.
С: – Нет, прошу, останьтесь! Ну куда вы? (2-му.) Он ушел, а жаль…
2-й: – Даже не знаю, что сказать на это…
С (укрывая его пледом): – Не волнуйтесь, мы уже скоро упадем.]
– Нет, ты не можешь так говорить. (Встав.) Нет… Нет-нет, только не это… Неужели и ты меня не понимаешь? Я полюбила тебя, а ты теперь крадешь мое лицо… И ты туда же. (Смеясь.) Ну скажите, ну как же мне, ха-ха, каким это образом мне следует извернуться – и шею при этом не свернуть – чтобы посмотреть хоть раз, один единственный раз, на одно малюсенькое… ма-лю-сень-кое, черт возьми, мгновение, посмотреть на свое собственное лицо своими же собственными глазами? Ха-ха! Ну это же… Да откуда мне знать? Ну откуда мне знать, кто я такая?
– Для этого существуют зеркала. Так вас из стюардесс уволили? Или сами?
– Глупенький, какие зеркала? Ты про отражения? А ты видел мое отражение в ложке с того подноса? Посмотри, оно до сих пор на ней. До сих пор ведь. Ну вранье же, ну оно же краденое, как ты не поймешь… О! Скажи мне лучше – если любишь, твои глаза не соврут, – какое у меня лицо? А? Какое?
– Что, какое? Нормальное. Широкие скулы. Подбородок симпатичный…
– Ну хватит, хватит уже! Да что же ты несешь? Вор! Ты вор! Ты… Нет-нет, я напугала, я обидела тебя. Просто ты не понял, не понял еще ничего, ты не хотел ведь, правда? Я могу быть какой угодно, и ты тоже, раз все равно не видим своих лиц… (Снова гладит по руке.) Все будет хорошо… Мы с тобой, мы вместе уйдем странствовать по свету: ты – нарядившись ослом, а я состригу волосы, чтобы походить на мальчишку, и солнце… солнце… Оно не сможет нас достать…
(Встав.)
Вот послушай: ты же не видишь сейчас его, это солнце, больше похожее на уродливый шар, которое сшили из бледно-желтых лохмотьев, с глазами-впадинами и кривым ртом, населенным несколькими ожившими зубами, не менее хищными и отталкивающими на вид; и как оно мерзко пускает слюну, сотрясаясь от злобы, покуда буравит нас преисполненным ревностью взглядом.
