Трое суток она не спала, задолжав себе три сна.
Не было времени, торопилась в дорогу, собирая документы Персею, любимому своему коню, которого теперь по воле попавших в долги родителей придется везти ей в родной город для продажи, ведь там только нашлись покупатели, желающие ухаживать за Персеем, остальным он был нужен лишь как пища.
Стрессом желая прижечь свои раны, не ела почти все три дня, дышала с трудом, но теперь, уже в поезде, смирилась. Так надо, удастся выручить крупную сумму, а отцу, потерявшему свой завод, эти деньги очень нужны. Однажды он и купил ей Персея.
С друзьями не говорила, все дни со звонка родителей комок в горле. Лишь отписалась, сказав что болеет и едет домой, что вернется уже ближе к сессии.
Ранним утром, едва лучи солнца упали на влажные от рождественского снега дороги, отправилась на конюшню и оттуда с коневозом к вокзалу. Потратила, что копила к рождеству на отдельный вагон для Персея и сама бы спала здесь, рядом с ним, в эти последние дни вместе, но поедет отдельно в купе. Нужно быть взрослой, ведь сможет же позже навещать его у новых хозяев…
Поезд тронулся.
Пустота внутри, не хотелось совсем ничего и сидя у окна, за которым мелькает рождественский город, переходящий в снежный лес, Агата открыла любимую с детства книжку о мифах Древней Греции и вслед за историями о Минотавре, Орфее и Эвридике, предалась сновидениям.
Легкая фаза первого сна “лабиринт”
Лето в этом году было необычайно холодным. Каждый вечер влажный воздух сгущался в желтый, от света фонарей, туман, ползущий по улицам, накрывающий дома и машины. Калин смотрела новости, только чтобы дождаться прогноза погоды и задаться вопросом «почему?». Почему по всей стране так тепло, а в ее родном городе холодно и сыро? Почему лето напоминает осень, застывшую на самой границе с зимой? Это не шутка и не преувеличение. Однажды утром она видела, как падают с неба крупные снежинки. Белый, непроглядный туман лежал поверх дороги, а на него, кружась, стелились мокрые хлопья снега. Калин сидела у окна, растирая замерзшие ладони, ерзая на жестком холодном стуле. Спать ей не хотелось. Она слишком устала, чтобы спать. Ее тело было измято, кожа побелела, колени заострились, а на бедрах появились крупные синяки. Зрелище за окном было потрясающим. Она никак не могла оторваться. Только когда на часах было шесть тридцать и прозвенел будильник, она встала и прошлась к холодильнику, чтобы налить молока. Некоторое время она стояла перед зеркалом и разглядывала себя, отпивая по глоточку. Она давно не смотрела на себя вот так, в полный рост, в тишине и покое. За последние месяцы она исхудала, потеряла почти треть от своего веса, а ведь она никогда не была толстой и раньше она себе нравилась, а теперь что с ней? Как измотала ее жизнь в счастливом браке.
Днем к ней зашел друг. Его звали Эсмонд. Он был длинный и худой, в черном, сыром пальто, на голове его была шляпа, прикрывавшая лысину.
– Привет, Холли Голайтли, – прохрипел он, улыбаясь и показывая промокший по краешкам конверт.
Калин высунула голову за дверь и посмотрела, не видел ли кто ее друга.
– Чай? – спросила она, запирая дверь.
– С коньяком, – ответил Эсмонд.
Он сидел в кресле, хмурился, поглядывал на свои ноготочки, о чем-то размышляя. Калин подкатила к нему маленький столик с чаем и конфетами. Эсмонд развернул одну и положил в рот. Его тело тут же сотрясли судороги. Конфета была холодной, а он сам только-только с холода. Дрожащей рукой он поднес ко рту кружку и сделал глоток.
Калин, не обращая на друга внимания, увлеченно читала письмо. Она сидела напротив Эсмонда, на точно таком же обитом зеленым сукном кресле.
– О чем пишет? – спросил Эсмонд.
Калин не услышала его.
– Ясно, ты увлечена… Я иногда думаю, кто выбирал мебель в вашем доме? – Эсмонд стал рассуждать вслух. – Зеленая ткань вышитая цветочками поверх этих… – причмокивая, он потрепал отделку кресла, – этих… и еще вон-тех… – он посмотрел на два маленьких диванчика, стоящих у стен… – пол, конечно, выбирал муж. Не знаю почему, но если бы я писал роман, где были бы вы и этот парень из тюрьмы, то пол обязательно выбирал бы муж…
– Послушай, – прервала его Калин. – Ты опять намекаешь…
Калин ненавидела, когда Эсмонд заговаривал о ее с мужем отношениях. Это не его дело. Это его привилегия. Ведь он таскает эти письма из тюрьмы. И он никому не расскажет. Но иногда он позволяет себе слишком много.
– История банальна, – продолжил Эсмонд, как ни в чем не бывало. – Он тебя бьет и ты завела себе любовника… Хм, если бы он был твоим настоящим любовником, в физическом плане, было бы интереснее… Как автор такой истории, я бы хотел, чтобы у вас с уголовником была не только переписка. Тогда можно было бы намекнуть читателю, или зрителю, что любви между вами двумя нет, только желание… Но вот проблема, эти ваши письма друг другу, это нечто платоническое. Реальность не оставляет интерпретаций.
Калин отложила письмо в сторону и выпила из своей кружки. Брови задумчиво опустились, глаза сощурились, а губы шептали что-то очень тихо.
– Интересно, – сказал Эсмонд, разглядывая ее. – Ты никогда не говоришь, что там.
