забарабаню по подворотням.
вот она я, сломанная рябина,
вечер делает словоохотней ,
рассказываю: тело мое – глина,
закат взбудораженно розовеет,
ветер щекочет лицо и спину,
ночь из щелей одичало веет.
рассказываю: имя мое – Марина.
секундная стрелка играет панк,
годы развинчиваются мотками,
жизнь – игра, где идут ва-банк
признанные лучшими игроками.
вот я стою, вещаю свою историю,
ветер носится по вокзалам.
рассказываю: в моем имени – море,
я буду счастливой. мне мама сказала.
кто-то прячет за пазуху, я – за коленку,
кому-то хрен да маленько, мне – хлеб да маленько,
от папы досталась фамилия Коваленко,
да и ту я быстренько поменяла.
кто-то меняет простыни, я же меняю страны,
жизнь оказалась штукой смешной и странной,
понимаешь, оказываясь за океаном:
лучше много и хорошо, чем хорошо, но мало.
лучше все время рядом, чем никогда не спорить,
лучше большая радость, чем небольшое горе,
лучше сидеть сухим, чем лезть в ледяное море,
и лучше простуда, чем диарея.
кто-то корпит усердно, я же – храплю усердно,
кто-то ждёт пятниц, я выбираю среды,
лучше немного пользы, нежели много вреда,
чаще всего не так, но я ни о чем не жалею.
не оставаться ни минутой дольше,
чем был отпущен срок и не спускать курок.
не возвращаться, не хотеть вернуться,
не распрощавшись уходить во тьму,
не разглядеть попытку улыбнуться,
не доверять на свете никому.
не раздеваться, так поговорить,
в пальто, не заходя за рамки коридора,
чтобы не видеть, как привычно и светло
становится за неподнятой шторой.
чтобы не знать, что за окном зима,
уставшая, идёт, понурив плечи,
и глупые безликие дома
уставились в безмерно долгий вечер.
чтобы не видеть нерабочий светофор,
мигающий на темном перекрёстке,
чтобы не слышать бесконечный разговор
закрытых магазинов-переростков.
чтобы не знать, что там творится за дверьми,
усесться на полу, курить, не тронув выключатель,
чтоб никогда не видеться с людьми,
на крайний случай – чтоб не замечать их.
ты пахнешь музыкой, стихами и метро
накрыв меня с утра своей рукой,
становишься течением семи ветров,
и даришь свет, и даришь мне покой.
ты крепче всех крещенских холодов,
нежнее, чем шелка,
дороже всех богатств,
благодаря тебе я знаю – есть любовь,
есть счастье, мир, волнение и страсть.
и я не знаю, где все это раньше было.
ты пахнешь ладаном, черешнями и мылом.
я никого так сильно не любила.
я никогда так сильно не любила.
ты сам и ветер, и стрела, и лук,
ты звонкий смех, высокий голос,
и слезы, и неровный трепет рук,
и на лицо упавший робко волос,
ты сам и время, и волна, и чудо,
ты семя, что упало в чернозём,
ты – Кришна, Ганди, Шива, Будда,
ты – порох, спичка, ты – огонь и гром,
в тебе начал начало и конец концов,
ты – мир, ты – свет, ты – радость и страданье,
ты молодость, ты – мудрость праотцов,
ты бесконечная история скитанья.
ты – рожь и колос, легких взмах ресниц,
и колесница солнца, и весенний гомон,
ты муза, и ты пенье птиц,
ты сплошь любовь, ты вечная свобода.
ты – дом, покой и запах книжной пыли,
ты знойный жар и холод тысяч стуж,
не важно, кем ты был и кем мы оба были,
ты – все мое, мой друг, мой брат,
мой муж.
Про современное положение вещей
знаешь, милый, мне часто снятся дурные сны,
про то, что зима не кончится, и что не будет весны,
про то, что чужие люди спят на нашей кровати,
женщины с пустыми лицами мои надевают платья,
что деньги становятся вдруг центром нашей вселенной,
что море выше голов, и больше не по колено.
что мы отреклись от веры в карму, людей и чудо,
что ты говоришь: «я любил так сильно. но больше любить не буду».
знаешь, милый, я часто вижу войну во сне,
что люди, дрожа от злости, что-то толкуют мне,
что все купили машины, все получили работу,
только судьба родных – больше не их забота.
у каждого есть айфон, вилла, яхта, мопед,
но человечности в людях больше ни капли нет.
знаешь, мне часто снится, что люди стали тем, что они едят,
и по улицам – трупы, трупы коров, свиней и цыплят,
что люди забыли радость, смотрят глазами тупыми,
и нет ни любви, ни счастья, ни бога, ни мира с ними.
что люди продолжили слепо тратить дары природы,
у них не родятся дети, одни лишь только уроды,
знаешь, милый, мне снится пустырь вместо города,
планета бьется в ознобе, планета дрожит от холода,
планета сходит с ума от бессильной злости,
нет в мире улыбок и смеха, одни только кости, кости.
и знаешь, можно проснуться, забыв про дурных гостей,
но только в реальном мире бывает ещё страшней.
патефон разрывался скрипами, стонами,
выплевывая какие-то никчемные звуки,
мы, молодые, с сердцами железобетонными,
цеплялись, друг другу протягивая руки,
и по стене расползался театр драмы,
подсвеченные предметы меняли привычные очертания.
бились наполненные шумом улиц стаканы,
и была в этом вечере некая дикая, тайная
отрешенность, отличная ото всех, что канули,
обособленная ото всех, которые надвигаются.
то ли наши с тобой голоса были странными,-
прокуренный шёпот, сбивающий спесь с лица,
то ли пластинка, поставленная повторяться,
давила на нервы, вымигивала косящим правым
снова, снова все те же ноты, ждала реакций,
и раздражение ей удалось на славу.
по скрипящим от тяжести уголкам паркета
