Пожар за рекой всё ярче, кольцо вокруг всё туже, и на всех знакомых лицах: между бабушкиными морщинами, на папиной жёсткой щеке, и даже у мамочки на пальчике – уже видно это слово. Большое и страшное слово из пяти… нет, шести чёрных и злых букв. Я не знаю, почему я его вижу, его видят все. Оно написано у всех на лице, рядом с ужасом, который всегда вместе с этим словом. Я уже сама боюсь посмотреть в зеркало – только бы не увидеть его, заплетённое в косе, или написанное между бровей.
Немцы сказали нам собраться во дворе у нашего председателя. Я не знаю зачем.
– Тим, иди ко мне!
Мы идём медленно, меня держит папа, а я – Тима. Перед нами прошёл толстый солдат с винтовкой. Папа вдруг дёрнул меня за руку и толкнул с дороги:
– Бегите в лес!
– Папа…
– Сейчас! Быстро!
Маленькие пальчики Тима выскальзывают из моих рук, но мы бежим не оборачиваясь, прямо к тому дальнему холму. Там нас никто не найдёт. Сзади раздались немецкие команды и крики людей, как будто они не люди, а голодные звери, и сейчас нас съедят.
Мамочки, нас что, увидели?!
Я дёрнула Тима за ручку, и мы вдвоем покатились за большой куст сирени. Когда-то мы прятались тут от родителей, когда ходили в лес за ягодами. У нас была такая игра: кто последний добежит до этого кустика – несёт всю корзину с ягодами домой. Последний всегда прибегал Тим, но мама сжаливалась над ним, потому что ему всего три, а мне уже целых девять.
