Я не верила своим глазам. Мой взгляд был прикован к небольшому сверкающему камешку, мало чем отличающемуся от остальных. «Неужели этот крошечный минерал мог обладать такой огромной силой, влиять на судьбы целых поколений?» – думала я и чувствовала, как стена, отделяющая меня от человека, сидящего напротив, исчезла, просто растворилась, не оставив и следа, и поток чувств, сдерживаемый неимоверным усилием воли где-то в подсознании, хлынул в моё сердце, наполняя его, как вода наполняет кувшин, подставленный под струи водопада, переливаясь через его край.
Наконец, оторвав взгляд от серёжки, я осмелилась взглянуть на шефа. Он встал из-за стола, подошёл к открытому окну и закурил. Через минуту, которая показалась мне вечностью, не оборачиваясь в мою сторону, Рихтер произнёс:
– Надеюсь, теперь, Татьяна Павловна, вы назовёте мне истинную причину отказа от моего предложения?
Этим вопросом он застал меня врасплох. Возникла неловкая пауза.
– Других у меня нет, – наконец, тихо ответила я и тут же пожалела о своих словах – выходит, я призналась ему в любви?
– Так вы согласны стать моей женой? – спросил он с ноткой недоверия в голосе, резко обернувшись в мою сторону и оставив недокуренную сигарету в пепельнице, стоявшей на подоконнике.
«То, что чёрный бриллиант непостижимым образом оказался именно у Рихтера – это знак свыше, – промелькнуло в моём сознании. – Но если бы даже не это обстоятельство, открывшееся совершенно случайно, вряд ли бы я смогла долго сдерживать лавину чувств, управлять которыми с каждым днём становилось всё труднее и которые, достигнув своей критической массы, уже готовы были оползнем сползти с горы, круша всё на своём пути».
Я слегка кивнула в знак согласия, опустив при этом глаза. Он подошёл ко мне вплотную. Я встала, почувствовав, как тёплая волна блаженства накрывает меня с головой, когда наши глаза встретились.
Охватив моё лицо своими большими ласковыми руками, он нежно прильнул к моим губам. Как мне хотелось остановить это мгновение! Я упивалась ароматом его сигарет, насквозь пропитавшим усы, приятное щекотание которых явили моему взору прабабушку, слившуюся в поцелуе со своим гусаром, и я испытала то самое чувство ликования, как когда-то при виде небезызвестной мне пары, вальсирующей на балу под волшебные звуки вальса Штрауса.
Раздался стук в дверь, прервавший мгновения внезапно нахлынувшего счастья. Мы отпрянули друг от друга. В «предбаннике» раздался Лёхин голос:
– Шеф! Тыква, ой, простите, Татьяна Павловна, не у вас, случайно? – При этих словах из-за угла появилась сначала голова Кабана, а потом и он сам предстал во всей красе, в медицинской шапочке, сбившейся набекрень, что придавало ему сходство с Петрушкой.
– У меня, – невозмутимо ответил шеф, при этом незаметным движением убирая серёжку в выдвижной ящик письменного стола. – Мы обсуждали детали завтрашней операции у пациента с пенетрирующей язвой желудка.
– Я её полчаса по всему отделению ищу. Больной давно уже на столе. Два раза из зала звонили.
– Не смею больше вас задерживать, Татьяна Павловна, – обратился Рихтер ко мне. – Об остальных деталях поговорим завтра.
– Хорошо, – ответила я, выходя вместе с Лёхой из кабинета шефа и направляясь в операционный зал.
– Тыква, а что ты такая красная как помидор? – спросил Кабан и, добавив: – Тебе жёлтый цвет больше подходит», – расхохотался.
– Шеф выговор сделал. Сказал, что плохо воспитываю своих подчинённых.
– Кого это он имел в виду?
– Догадайся с трёх раз, – ответила я, подумав с облегчением, что удалось перевести разговор в другое русло.
– Я тебе не подчинённый.
– Что, Лёшенька, на воре и шапка горит? Может быть, речь шла вовсе не о тебе?
– Можно подумать, что у тебя другие подчинённые есть.
– Ну, вот видишь, сам признался, – засмеялась я, явно озадачив Лёху.
– И чем же я шефу не угодил? – продолжал допытываться Кабан.
– Был не доволен, что позволяю называть себя Залежалой Тыквой. Сказал, ещё раз услышит, выгонит тебя из отделения.
– Тебе, значит, можно называть меня кликухой, а мне тебя – нет?
– Лёшенька, знаешь, в чём разница?
– Ну?
– Я не называю тебя Кабаном прилюдно, – ответила я, еле сдерживая смех, потому как Лёха при всём своём бесшабашном характере был патологически труслив, когда дело касалось его благополучия. Я давно подметила эту его черту характера и частенько пользовалась этим, придумывая какую-нибудь невинную шутку, которую он принимал за чистую монету, вмиг превращаясь из кабана в маленького беззащитного кабанчика, предназначавшегося для праздничного стола. – Не дрейфь, Кабан. Такого крутого специалиста, как ты, шефу всё равно не найти. Так что можешь не беспокоиться за свою карьеру.
– Да иди ты, Тыква!
– Мы как раз уже и пришли, – ответила я, входя в операционный блок.
Операция прошла гладко. В отделение возвращались с Кабаном порознь. Всю дорогу я думала о том, как тяжело мне будет общаться с Рихтером, не выдавая своих чувств окружающим, после того, что произошло между нами утром. Доложить о прошедшей операции шефу попросила Лёху под надуманным предлогом – необходимостью срочного осмотра неясного пациента.
