– Заканчивайте без меня, – сказал доктор Дружинин, и две увенчанных зелеными хирургическими шапочками головы с марлевыми повязками вместо лиц одновременно абсолютно одинаковым движением кивнули, выражая согласие.
Владимир Яковлевич вышел из операционной, содрал с ладоней окровавленные латексные перчатки и швырнул их в специально предназначенный для этой цели бак. Затем снял густо забрызганный кровью фартук, придававший ему сходство с мясником в разгар рабочего дни, порылся в складках бледно-зеленого хирургического балахона, извлек оттуда пачку сигарет и с наслаждением закурил, втягивая дым с жадностью наркомана, дорвавшегося до дозы после двухнедельного воздержания. Рука, державшая сигарету, мелко дрожала, но доктор Дружинин не обращал на это внимания. Теперь, когда сложная и в высшей степени ответственная операция сделана, рука могла дрожать, сколько ей вздумается. Она хорошо потрудилась, и немудрено, что после такой работы каждая жилка мелко вибрировала от напряжения.
"Чертова работа", – как обычно, подумал он, и в голову сразу же пришло, что, сколько бы ни ругал свою работу, он не променяет ее ни на какую другую. На свете не так уж много профессий, позволяющих чуть ли не каждый божий день творить чудеса, и Владимиру Яковлевичу Дружинину удалось приобрести одну из них. И не просто получить диплом, а достичь высот, недоступных подавляющему большинству его коллег как в России, так и за ее пределами. "Доктор, вы просто волшебник!" – эту фразу он слышал столько раз, что она уже давно перестала будить в его душе хоть какой-то отклик. Волшебник... Знали бы они, каким трудом дается это волшебство!
Впрочем, пациентам доктора Дружинина знать о его проблемах было ни к чему. Они знали главное: "спасибо" в карман не положишь, на хлеб не намажешь и шубу из него не сошьешь. И будет с них... А профессиональная кухня – это его, Владимира Яковлевича, личное дело. У каждого человека есть свои секреты – у кого-то маленькие, у кого-то побольше, помасштабнее...
Сигарета, выкуренная до самого фильтра, обожгла пальцы. Доктор сунул окурок в пепельницу и немедленно закурил снова. Теперь он курил уже не так жадно, напряжение мало-помалу шло на убыль, и в душе опять зашевелилось неприятное, тревожное чувство, с некоторых пор угнездившееся там, в самом темном уголке, где хранились главные секреты, знать о которых не полагалось никому на всем белом свете. Секреты тоже были разные, большие и маленькие, но вот последний... Этот секрет, как стало в последнее время казаться Владимиру Яковлевичу, был для него чересчур велик и запросто мог раздавить доктора Дружинина в лепешку своей неописуемой тяжестью.
Доктор Дружинин стоял у окна и курил, размышляя о том, что же он, черт подери, только что натворил своими золотыми руками. За спиной у него распахнулись двери операционной, но Владимир Яковлевич даже не обернулся, когда мимо провезли хирургическую каталку, на которой лежало до подбородка укрытое простыней тело с бесформенным марлевым шаром вместо головы.
* * *
Кира Григорьевна Большакова двигалась вперед размеренным походным шагом опытного экскурсовода, настолько вошедшим в привычку, что ей уже не нужно было контролировать себя, следя за временем и скоростью. Высокие каблуки ее немного старомодных, но очень изящных замшевых туфелек уверенно стучали по сложной мозаике из ценных пород дерева, которую язык не поворачивался назвать паркетом, и сквозь этот стук Кира Григорьевна привычно улавливала глухой шум, производимый следовавшей за ней по пятам группой – шарканье подошв, шорох одежды, покашливанье, осторожные, вполголоса, разговоры...
Впрочем, не такие уж осторожные и далеко не всегда вполголоса. Группа ей сегодня досталась еще та – какие-то не то нефтяники, не то газовики из Восточной Сибири с женами и детьми, прибывшие в Петербург, дабы приобщиться к сокровищам мировой и российской культуры. Приобщение, как водится, шло туго, и в этом не было ничего удивительного: из упомянутых выше сокровищ нефтяников-газовиков более всего интересовали казино и рестораны, а их увешанных золотом и драгоценными каменьями супруг – бутики северной столицы. Что же до немногочисленных детей, то их, опять же, как водится, не интересовало вообще ничего, кроме оставленных дома компьютеров. Государственный Эрмитаж был просто частью обязательной программы, местом, куда они были обязаны зайти, чтобы отметиться, получить право по возвращении домой солидно заявлять: да, был, видел. Богато жили, сволочи, а так, в общем, ничего особенного...
Кира Григорьевна была достаточно опытным экскурсоводом и не раздражалась по этому поводу. Так было всегда, во все времена, просто теперь это стало заметнее. Раньше люди стеснялись своей серости, старались ее скрыть. Нынешние не стесняются, особенно такие, как эти, доверху набитые деньгами и оттого считающие себя центром мироздания. Это их поговорка: "Если ты такой умный, почему не богатый?" Они уверены, что деньги решают все, и самое отвратительное, что они во многом правы – во всяком случае, так это выглядит сегодня. Но если собранная здесь красота тронет хотя бы одного из тысячи, оставив на непробиваемой броне самоуверенного невежества пусть легкую, неглубокую, но все-таки царапину, это уже хорошо.
