Выбеленная, крытая соломой хижина, одиноко стоявшая на возвышенности, весело выглядывала из густой блестящей листвы двух пышных кофейных деревьев. В огороде копались хрюкающие поросята. Амбар, с крытым железом навесом, был сплошь заставлен недавно скошенным просом; у ручной мельницы с деревянными валами валялся раздавленный и высохший сахарный тростник. В углу двора, под ветвями старого мангового дерева, дымилась глиняная печка.
Извилистые тропинки вели к плантации маниока, в огород, к ручью; другие взбегали на гору, откуда по ночам в плантацию забирались пестрые кролики и броненосцы, и где на заре жалобно пищали намбу и пронзительно кричали куропатки. Узкая дорожка спускалась к болотистой рисовой плантации, окаймленной лилиями, стыдливо поднимавшими из взрыхленной сырой земли свои белые ароматные головки. Широкая, прямая, чисто выметенная аллея, обсаженная апельсинными и лимонными деревьями, упиралась в колючую изгородь, окружавшую усадьбу, и выходила на проезжий тракт.
Внизу, в узком ущелье, прыгая по обломкам скал, поросших камышом и нежными папоротниками, шумела река, поминутно взлетая тонкими брызгами пенистых водопадов.
Широкий волнистый простор, с холмами и долинами, зеленевшими ровным матовым бархатом всех оттенков, раскинулся на ослепительном солнце вплоть до лазурно-синей линии гор, всегда окутанных мглистой дымкой и острыми неправильными гребнями своими замыкавших горизонт. Разбросанные на лугах стада казались крошечными, словно выточенными из камня игрушками. Местами, окруженные плантациями, белели хижины, и светлые ленты ручьев и рек прерывали однообразие безбрежных зеленых полей.
В одинокой хижине жили Анна-Роза и Фелисинья, мать и дочь. Анна-Роза, красивая стройная мулатка, с кожей цвета корицы, в дни своей юности свела с ума не одного парня, несмотря на тяжкую болезнь, которая проявлялась у нее иногда совершенно неожиданно. Она падала тогда, как мертвая, с пеной у рта, закатив глаза и билась в судорогах. Но, все равно, – кто бы ни взглянул на ее крошечный алый ротик, с белыми, как апельсинный цвет зубами, на ее большие, чудесные глаза, на длинные, черные и блестящие косы, – тот на долго лишался покоя.
И потому все удивились, и даже возмутились, когда избранником ее оказался Симао Кабиуна, некрасивый, черный, как сапог пастух. Он жил со своими стадами в горах и лишь изредка показывался в долине. Зато никто лучше него не умел укрощать диких коней и так ловко забрасывать лассо. На немногие свои сбережения Кабиуна купил небольшой участок земли, у реки, сам расчистил росший на нем лес, построил хижину и поселился в ней с Анной-Розой.
С тех пор, и его, и Анну-Розу можно было увидать в долине только по большим праздникам. Они жили совсем уединенно в своем горном уголке, и если бы не роскошная плантация, никто бы не подумал, что там есть люди.
Однажды Симао Кабиуна, в тележке, запряженной мулом, галопом примчался в поселок, прямо к двери Нья-Бемвинды, и тот час же, с такою же поспешностью, отправился с нею обратно.
– Анна-Роза захворала, – говорили люди, видевшие Симао со знахаркой. Но на следующий день, когда старуха вернулась, все узнали, что у Анны-Розы родилась дочь.
А знахарка рассыпалась в похвалах Кабиуне и его жене. Всего-то у них вдоволь: и птицы, и сала, и солонины. А какая чистота! Простыни на кровати, словно свежий хлопок, у мулатки сорочка с прошивкой в ладонь ширины. Все удобно, аккуратно, вплоть до люльки, сплетенной из камыша самим Кабиуной.
В первые дни после рождения ребенка Кабиуна почти не выходил из дома; только утром выпустит скот, а к вечеру загонит его. Домашние работы справляла старая негритянка, а счастливый отец возился с новорожденной, не помня себя от гордой радости. Даже плач ее вызывал в нем восторг, потому что указывал, что девочка крепкая и здоровая, и из нее наверное будет прок.
– Анна-Роза захворала, – говорили люди, видевшие Симао.
Началась страшная буря с грозой и ливнем. Молния зловещим блеском озаряла внутренность хижины, и деревья, с силой потрясаемые вихрем, наполняли мрак жутким гулом. Оглушительные удары грома, удесятеренные горным эхом, гремели без перерыва. Вздувшаяся и побуревшая река с ревом мчалась по долине, подмывая берега и увлекая в стремительном беге вырванный с корнями маниок. В скважины стен и крыши со свистом дул ветер, и порывы его по временам были так сильны, что хижина содрогалась, как во время землятресения. Анна-Роза молилась, дрожа от страха и торопливо крестилась всякий раз, как синеватый свет молнии пронизывал комнату. Она не отпускала от кровати мужа и крепко прижимала к груди ребенка, словно желая защитить его от молнии и ревущего урагана.
После грозы два дня лил холодный совсем зимний дождь. Припасов в доме было достаточно. Кабиуна заткнул щели просяной соломой и развел в соседней комнате огонь. Изредка он отворял дверь и с унынием поглядывал на свои посадки и посевы, опустошенные непогодой. Но потом, покорно поводя плечами, шел к жене.
– Ну что ж, несколькими мерами пшена больше или меньше, не все ли равно, зато земля наберет силы.
И он присаживался на корточках возле люльки и принимался разговаривать с дочкой, стараясь смягчить свой грубый голос, и хохотал, смотря на ее невинные глазки с трепетавшими как крылья мотыльков нежными веками.
