Глава 1. Визит незнакомца
Отставной генерал-майор Сидор Терентьевич Сырцов 2-й – тучный, приземистый старик в поношенном сюртуке и полинялой от времени фуражке без кокарды, вышел не спеша ранним утром второй половины августа 1894 года на веранду своей усадьбы, расположенной на высоком берегу Волги.
Было прохладно. Солнце уже встало, но над волжским простором, раскинувшимся под косогором, еще стояла густая туманная дымка, из которой до ушей Сидора Терентьевича доносились то гулкие гудки пароходов, то брань грузчиков с пристани.
Оглядевшись и что-то недовольно пробурчав себе под нос, Сидор Терентьевич прошагал к легкому плетеному столику у края веранды, несмотря на ранние часы уже сервированному к завтраку. Он отодвинул стоящее рядом кресло и с кряхтением опустил в него свое грузное тело. Шумно вздохнув, он снял фуражку, любовно разгладил рукой свои седые усы и редкие, по прихоти лет, бакенбарды, оправил сюртук, и только после этого приглушенно крикнул:
– Маланья, неси самовар!
Словно только и ожидая этого сигнала, с лестницы, снизу, выплыла дородная фигура молодой девки с дымящимся самоваром в руках. Она грациозно, стараясь всеми силами походить на виденных ею где-то барышень из света, прошествовала к столу и бухнула самовар на подставку посреди стола. Легкий столик качнулся под его тяжестью и генерал, дернувшись непроизвольно в сторону, наградил девку грозным взглядом.
– Доброе утречко, Сидор Терентьевич! – нараспев произнесла девка, отступив от стола и улыбаясь во весь рот. – Хорошо ли почивать изволили?
Сырцов скосил на нее взгляд и недовольно буркнул:
– У, дура! – Туда же, в барышни норовит! – и прибавил снова со смаком – Дура!
Улыбка на лице девки разом потухла и сменилась презрительной гримаской.
– Ну, уж и не дурей некоторых! Я, чай, и не в таких домах-то работала. И баринов настоящих повидала, да уж!
– Маланья! – сурово поднял бровь генерал. – Выпорю!
– А и выпорите, все при своем останусь. Вот! А то и уйтить могу. Меня давеча к Григорьевым звали. У их-то барин молодой… Что как и вправду уйду? Кто вам будет чай-то подавать? Кто, а?
Она остановилась перед ним в позе гладиатора-победителя на арене римского цирка.
– Ладно, уймись! – уже более дружелюбно произнес Сырцов, махнув на нее рукой, – Сходи-ка лучше, побуди барыню. Пора уж.
Он прикрыл глаза, стараясь погасить набиравшее силу раздражение. Причины на то были немаловажные: день предстоял суетной!
Который уже год, с той самой поры, как вышел Сидор Терентьевич в отставку, в конце лета он, вместе со своей благоверной, после нудных, муторных и, казалось, нескончаемых сборов отправлялся в дальние края – гостевать к дочери в Петербург.
Дочь их, Полина, жила безбедно и бездетно замужем за юристом, который был довольно еще молод, но – моден, имел уже собственный выезд и дом на Васильевском, выписывал газеты аж из Парижа и снимал ложу в театре.
Не любил Сидор Терентьевич своего зятя. Дочь, впрочем, тоже. Тяготился и столичным гамом, и тоскливо-мучительными для него семейными вечерами с непременным Винтом и бестолковыми разговорами. И особенно поездками в театр. Посетив там неоднократно буфет, он дремал, аплодировал невпопад, сердился то и дело и, не дождавшись времени, собирался уезжать, с затаенной и несбыточной надеждой, что спутники его останутся. Но они каждый раз послушно следовали за ним. Досадуя на то, Сидор Терентьевич брюзжал всю дорогу и уже дома, потребовав коньяку, пыхтел своей трубкой и, злорадствуя, изводил домочадцев мелочными придирками.
Случалось, впрочем, что бритое чело генерала вдруг неожиданно прояснялось. Он начинал говорить медленно и раздумчиво, отвечал спокойно, с непривычной щедростью одаривал целковыми прислугу, а в глазах его сквозило выражение несколько даже мечтательное. Это все настолько не соответствовало его обычному сурово-солидному облику, что тревожило домашних, а лакей Прохор, старый вояка, иной раз прямо-таки столбенел и долго, бывало, глядел генералу вослед, раскрыв рот и качая значительно головой.
Была у Сидора Терентьевича тайна. Каждый раз на обратном пути он, выдумав неотложное дело, заезжал на недельку-другую в Москву, где снимал уже четвертый год мансарду в древнем домишке в одном из сретенских переулков.
Там, неприметный среди московских обывателей, он оживал, словно молодел лет этак на двадцать. Толкался на Сухаревке, бродил длинными осенними вечерами безлюдными, с недоброй славой, переулками. А если когда встречался ему на пути незамеченный днем кабачок или бедный трактиришко, из тех, в которых столовались обыкновенно извозчики, Сидор Терентьевич довольно крякал и не упускал случая зайти и подкрепиться рюмочкой Смирновской. Потому как относился к этому напитку с одобрением. Не дурак был выпить Сидор Терентьевич.
