«…Я, сделанный небрежно, кое-как
И в мир живых отправленный до срока
Таким уродливым, таким увечным,
Что лают псы, когда я прохожу, —
Чем я займусь в столь сладостное время,
На что досуг свой мирный буду тратить?
Стоять на солнце, любоваться тенью,
Да о своем уродстве рассуждать?»
У. Шекспир. «Ричард III». пер. Мих. Донского
От боя барабанов закладывало уши, от блеска начищенных доспехов в лучах утреннего солнца болели глаза, на центральной улице Шеана яблоку негде было упасть: весь город собрался, чтобы приветствовать вернувшегося с победой в двухлетней войне великолепного короля Эйриха Первого.
Восседая во главе своих рыцарей на роскошном белом жеребце, в золоченых доспехах, он сиял улыбкой и, как позднее говорили очевидцы, легко мог затмить солнце. Позади него несли развевающиеся штандарты Стении, а дальше – связанные и порванные – штандарты врага.
– Эй-рих! Эй-рих, – скандировали сотни глоток, и он поднимал руку в приветственном жесте. Он имел все права на триумф. Сегодня по-настоящему окончилась изматывающая тяжелая война.
Возле замка Шеан, главной королевской резиденции, процессия остановилась, и Эйрих, не дожидаясь, пока ему придержат стремя, легким движением гибкого юноши соскочил на землю, вызвав в толпе еще одну волну восторженных воплей. Люди любили своего короля. Король был смел. Король был ловок. Король был красив. Король был благороден. Король победил.
Собравшиеся старались не упустить ни одного его жеста, ни одного поворота головы, и смотрели на него во все глаза.
На человека, который спешился вторым, старался не смотреть никто.
В отличие от короля, второму рыцарю потребовалась помощь пажа, чтобы слезть с седла. Встав на землю, он как будто неловко качнулся и согнул спину в странной кривой пародии на полупоклон, но не разогнулся, а остался стоять так, ожидая, пока король первым направится под своды старого шеанского замка, а потом кривой походкой, припадая на одну ногу и не разгибая спины, заковылял следом, и только когда он вошел в замок, прочие рыцари и командиры начали спешиваться. Хромой и кособокий рыцарь был братом короля.
– Проклятье, – сказал он, следуя за королем в покои возле тронного зала, где можно было отдохнуть перед церемонией приветствия двора. – От запаха роз меня тянет блевать.
Эйрих снял шлем, положил его на небольшой, почти игрушечный резной столик и махнул рукой, веля слугам снять с него доспехи. И только после этого, разместившись на деревянном троне с бархатными подушками, ответил:
– Хочешь сказать, что тухлятина, кровь и болотная вода пахнут лучше?
– В сотни раз, – серьезно ответил его брат и тоже показал слугам, чтобы те помогли ему раздеться.
Когда с него сняли шлем и доспехи, стало видно, спина его сильно искривлена. Левое его плечо было существенно больше правого и тянуло к земле. В противовес этому правая нога была на три или четыре пальца длиннее левой, из-за чего его походка была неровной.
– Ты привыкнешь, – сказал король, когда брат сел недалеко от него на табурет и еще сильнее согнул спину, и велел слугам покинуть комнату.
– Привыкну, как же, – хмыкнул тот. – Слушай, Эйрих, если ты меня хоть немного любишь… Отпусти отсюда. Пошли хоть на север, горных великанов гонять – я буду рад.
Эйрих устало потер глаза и сказал:
– Торден, ты ведь знаешь, что дело не только в моей любви к тебе.
– Ты – вернувшийся с победой король, народ носит тебя на руках, эти лордики готовы землю, по которой ты ходишь, целовать, – принц Торден, милорд Дойл раздраженно потер больное колено, – от меня тебе не будет никакого прока. Только вред. Подожди, сейчас они радуются, а завтра снова начнут свою мышиную возню.
– Я знаю, – произнес король. – Только ты думаешь не о той возне, о которой нужно. Да, будут опять доносы на тебя, будет клевета. Но не только это. За время моего отсутствия они расслабились, расхрабрились. Я боюсь… – он осекся и осторожно оглянулся, впрочем, не увидев никого и ничего, – заговоров. Они отвыкли подчиняться. Торден, будь это возможно, я отпустил бы тебя на все четыре стороны. Но ты мне нужен здесь. Я… –он выдохнул, – я не справлюсь с этим один.
Дойл поднял на брата глаза, и стало заметно, что в качестве небольшого извинения за уродливую фигуру природа одарила его приятными, хотя и резковатыми чертами лица.
– Что я могу? – спросил он. – Я воин, командир, если хочешь, а не придворный.
– Ты мне предан. Это ценнее всего.
Дойл махнул рукой и отвернулся – он мало надеялся на успех своей просьбы.
