Можно ли влюбиться в текст историй? О да.
Когда автор пишет, он погружается с головой в свой рассказ. И пока он пишет, лучше его не выдергивать из этого состояния, ощущение у него будет, словно окатили ведром холодной воды и вернули из сказки в реальность. Так себе ощущение. Вспомните себя, когда у вас вырастали крылья, но тут обязательно кто-то своим резким словом обрубал весь посыл что-то продолжать делать дальше. Крылья вяло опускались вниз, огонь в глазах тускнел, мир становился пресным.
Так вот, вы тоже влюбитесь в восточный слог, послевкусие рассказов Горного дракона. Это продолжение. Или начало перед встречей влюбленных. Вкусное, ароматное, пьянящее мужское видение любви… Это загадочный мир переживаний мага.
Они еще не знали друг друга, но общались с помощью рассказов, и каждый из них думал, что это лишь мысли, что неожиданно пришли из ниоткуда и ушли в никуда…
«Ты не знаешь меня, незнакома со мной…»
Я не знаю тебя, я с тобой незнаком. В этом нет вызова, ведь это так естественно – быть безнадежно незнакомым. Большинство мужчин и женщин незнакомы и никогда не будут знакомы меж собой, даже находясь порой друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Однако это не значит, что мы с тобой чужие. Чужими люди становятся, только хорошо узнав друг друга. Мы же, к счастью, незнакомы. Ведь известно: знакомство множит угрозы, незнакомство дарит покой. А потому, знакомясь, следовало бы говорить не «будем знакомы», а «будем незнакомы». В этом шанс обрести безликую приязнь, такую же, как к не рождённым детям. К тому же, познакомиться с женщиной – это как открыть случайный сосуд с заведомо подозрительным содержимым. Тогда почему моя рука против воли тянется сбить сургуч с опечатанного горлышка, чтобы позволить тревожному любопытству наблюдать, как под действием скрытых таинственных сил приходит в движение пробка? Ты ожила, ты явилась из ниоткуда, и вот я уже иду за тобой!
«Ты не видишь, как следую я за тобой…»
Но почему именно за тобой? Почему ты и почему я? Может, я неразборчив? Может, мне лень искать тебя на другом краю света? Но нет, я не всеяден. Среди парада силуэтов, дефиле контуров, демонстраций изгибов и покачиваний, набора гримас и ужимок я могу признать и водрузить на пьедестал ту единственную комбинацию, что не поддается объяснению и сказать про все остальные: «Черт ее поймет, эту природу – то ли сил у нее не хватило, то ли терпения…» Еще совсем недавно я представлял тебя белокурой и немногословной, нежной и преданной, в серебряном платье с квадратным вырезом, с острыми плечами, тонкими обнаженными руками и теплыми ладонями. Но вот из пестрой акварели дня выступила совсем другая, совсем непохожая, и в моем левом боку пониже ребер потная толстуха выплеснула наружу ушат мутной воды, и пошла растекаться по телу отрава необъяснимого чувства, меняя мир и сознание, отрекаясь от прошлого и кромсая будущее. И вот я уже следую за тобой на достойном расстоянии, и мои мысли гибнут в лучах твоего женственного обаяния!
«Как мне путаешь мысли сияньем твоим…»
Мои мысли до сего дня, следуя неслышному течению времени, упрямо прокладывали собственное русло, умели точить породу явлений, могли ее взрывать, обтекать, скапливаться перед преградой, чтобы, набрав массу, прорвать ее ревущим напором. Теперь они мечутся, загнанные в угол, спасаясь от тихого свечения твоего сокрушительного совершенства и завидуя тому беспечному парню, что выбегал когда-то из дома с наушниками на ушах и сигаретой во рту. В ушах – музыка, во рту – дым, в голове все стройно и ясно: музыка – это сублимация самого древнего музыкального акта – полового, а в сигарете живет реликтовый дым костра. Теперь в моей голове – слепота и разруха, а в сердце – смирение и новый свет. Так бывает: молчит затаившееся в нас верховное божество, снисходительно глядя на наши упрямые попытки обмануть самих себя – ведь в нашей жизни нет другого смысла, кроме того, который мы сами ей придаем – и вдруг оно встает внутри нас в полный рост так, что тесна становится нам оболочка, и вся наша прежняя жизнь выдавливается через поры словно пот, который нам остается только стряхнуть. Оживут ли, наберут ли прежнюю силу мои мысли, зависит отныне от тебя. А пока я иду, погрузив чувства и душу в наивную свежесть твоей красоты…
«Как иду, погрузив душу, чувства мои я в наивность и свежесть твоей красоты…»
Там под сенью сомкнувшихся крон дышат миндалем и ванилью изумрудные газоны; там колышутся леса и поля, волнуя воздух пьянящим холодком дикой воли; там, забытые ушедшей грозой, стекают на траву робкие капли дождя, и гибкие тела радуг по просьбе горизонта исполняют «мостик». Там морские лазурные воды с пенистым вздохом несут жемчужную дань желтому песку; там из крутых бедер вырастают стройные бюсты пальм и тягучим шагом плывут сквозь марево миражей; там набухшие груди винограда темно-розовыми сосками тянутся к алым губам.
Там, оставляя розовые следы, стекают за горизонт расплавленные лучи и в сиреневых сумерках меркнут вечерние краски; там, отправляясь в ночь, волнуются ароматы цветов и стихает озноб листьев; там, вздымая паруса, неспешно встает ночь и млечно-бледным настоем полнятся реки; там, в сумерках небес теплятся звезды, склоняя к ее изголовью мерцающий букет. Там диск луны скользит меж яблочных ветвей, и труженик-фонтан дробит добытую из-под земли струю на бриллианты. Там телесный аромат, как благовонный дым полнит девичью спальню, где в тихой неге живут грустно-нежные мечты и сладкие сны. Там за окном кто-то стройный и безликий облокотился на лунный свет.
