Когда в жизни что-нибудь не удалось,
Начинаешь искать, где ты сделал ошибку,
перебирая всё своё прошлое.
И ещё неизвестно, что было бы большей
Ошибкой: то, что есть или же то, что
Могло бы быть.
Посвящается Балакиной Татьяне Геннадьевне. 1975г.
Позавчера я последний раз поел – купил на оставшуюся мелочь кусок хлеба и стакан молока. Мартовский ветер забирается под воротник…, он, то затихает, то вновь срывается, словно желая сдуть то тепло, которое едва-едва даёт полуденное солнце. Нестерпимо хочется есть. Я направляюсь в библиотеку. В зале полно народа, жарко. Отыскиваю местечко и раскрываю книгу. Однако, боль в желудке отвлекает, заставляет думать о себе, рисует в памяти тарелки, наполненные дымящимися щами, бифштексами… Где же я буду сегодня ночевать? Этот вопрос мучительно терзает мои мысли. А придумать что-нибудь новое невозможно. Значит, опять надо прорваться в общежитие университета. Я сразу вспоминаю, что не готов к очередной сессии, но успокаиваю себя тем, что до неё еще далеко. Хотя, знаю, два месяца промчатся – не заметишь. Заставляю себя читать. Получается. Минут двадцать я отсутствую в этом мире. И опять еда, еда, …занимает мои мысли. А что, если написать рассказ?! Мне же всё равно к сессии надо. И деньги будут. Я откладываю книги и начинаю искать тему. О чем же писать? Тщетно пытаюсь выдавить из своей отяжелевшей головы хоть одну стоящую мысль. Несколько строк, неопределенно го содержания и… ни с места. Прихожу к выводу – на голодный желудок и нечего пытаться что-нибудь путное изобразить, и оставляю свою затею.
Вот уже два месяца нигде не могу найти работу. Нет про писки. Когда хотел прописаться – требуют работу, вернее справку с места работы. Боже мой, сколько я уже обошёл, сколько дверей открывал с тайной надеждой, сколько без различных или участливых лиц перевидал (не сумевших мне ничем помочь), сколько разочаровывался!? А ведь не думал, что этот город будет так безразличен ко мне в мину ту испытаний. Учился на стационаре. Постоянный «финансовый кризис» не давал мне жить по-человечески. Я перевелся на заочное. В общежитии меня знают, как облупленного – и комендант, и вахтеры. Теперь мне не положено проживать там, уже выписали. Когда появляюсь – гонят в три шеи. Последние три ночи я спал в аэропорту. Ах, что это за сон!? Мученье одно. Сидишь в кресле: и, то так, то эдак – и спину ломит, и ногу сведёт от неудобного положения… Сегодня пойду в общежитие. Елена ещё не приехала. Так-то, я у неё в комнате обитаю.
Солнце уже выглядывало между домами ярко-малиновым колесом, ветер подул с северо-запада. Стало холодно. Я шёл по тротуару вдоль витрин, вдоль заборов, мимо людей и видел только небо; кое-где на нём, словно лежали огромные облака с оборванными желтовато-белыми краями.
Я так засмотрелся, что наткнулся на женщину. Она недоуменно посмотрела на меня и громко сказала: "Чего рот разинул? пьяный, что ли? Так скоро на столбы натыкаться будешь». Я не успел сразу сообразить, что ответить, стоял, глупо улыбаясь. А она, не обращая на меня внимания более, продолжала свой путь. И тут я почувствовал взгляд на себе. Резко обернулся. У забора стоял лохматый, грязный пёс и, до того жалобно смотрел на меня, что я подошёл и, нагнувшись стал гладить его спутанные лохмы.
– Ну, что, есть хочешь? – спросил я. Он лизнул мою руку. Большие умные глаза доверчиво смотрели в меня.
– Знаешь, я сам… я – как ты, понимаешь? – спросил я его. А он завилял хвостом. Этот пес ещё долго провожал меня, пока я не вскочил в троллейбус.
У подъезда я встретил одного знакомого.
– Послушай, мне надо пройти, – кивнул я в сторону входа.
Г-м , – промычал он, – там эта косая дежурит. Давай, я форточку в туалете первого этажа открою… Окна первого этажа довольно-таки высоко над землей. А я ростом немного не вышел. Поднимаю решётку, загораживающую нишу подвального окна и ставлю её торцом. Становлюсь на подоконник, толкаю решётку ногой, она с грохотом падает. Я протолкнул в форточку портфель, бросил – потом пролез сам. Крадучись, пробираюсь по коридору и ныряю в дверь лестничной площадки. Здесь уже мчусь во весь опор на пятый этаж.
Утром, когда я проснулся, в комнате уже никого не было. Я вскипятил чай, намазал маслом хлеб, поел консервы. Выходить – нельзя. И сколько так сидеть? Я вспомнил один сюжет, который пришёл мне в голову недели две назад и сел писать рассказ.
« Серый дождь заливал глаза, стекал струйками по носу…
А, может быть, это были слёзы, смешавшиеся с дождём? Дождь шёл мелкий и холодный. Почти осенний. А стоял август.
Он брёл, брёл… мимо домов, заборов, огромных витрин… Зелёные деревья тоже плакали, и он благодарно смотрел на мокрые листья. Его слегка покачивало из стороны в сторону. Промчавшийся мимо автобус, обрызгал его грязью. Но он, словно не почувствовал, не заметил. Его обгоняли прохожие, куда-то спешили, чего-то хотели, искали… Их зонтики, будто маленькие крыши, скрывали их от дождя. А он брёл и брёл, похрамывая, не замечая никого и ничего, кроме мокрых листьев. Он был уже совсем не молод, возможно, поэтому и никуда не торопился. Возможно, поэтому и оказался на этих длинных и широких улицах с заборами, с витринами.
