Галка – всего на полголовы ниже – орала на меня. Губы распухли, волосы топорщились. Орала, чтобы ее оставили в покое, и про «ненавижу тебя» орала, и про «чтоб ты сдохла», конечно же, и тогда я взяла ноутбук и шваркнула о стену, потом охнула: пятьсот долларов, где их взять-то по нашим временам?! И тут она завыла, затряслась, бросилась на диван, грызла руки, и всё выдыхала: ненавижу, ненавижу, ненавижу, у меня там вся жизнь.
Это у них у всех сейчас – зависимость, плохо влияет на учебу. Мы гулять ходили, по телефону трепались, и заразы этой, интернета, не было. Живое общение, глаза в глаза, и с родителями на выходных, а им же ничего не интересно, они сидят и переписываются целыми днями. Каникулы были – из дому не выходила, все в этой комнате: ухожу – сидит, прихожу – сидит, наушники, спиной ко мне, посуда немыта…
Я ей сказала. Что она не заработала еще ни копейки в своей жизни, что пока еще – на моей шее, и что как я говорю, так и будет, и ноутбук чинить никто не собирается, и раз она меня ненавидит, то я ей не мать больше, и пусть как хочет, вот как она хочет?
А Галка опять: отстань, заткнись, не разговаривай со мной, просто не разговаривай, я лучше проституткой буду, наркоманкой, я никак уже не буду, ничего не исправить, ты всю жизнь мне сломала.
А я думала: пятьсот долларов, господи, надо было просто отобрать, Андрюша с работы бы настроил, сама бы пользовалась, купила же ей, чтобы рисовала и рефераты еще всякие, да продать, продать можно было! Но довела, поганка мелкая, эгоистка – это вслух уже – ты же меня в грош не ставишь, я для тебя не авторитет, для тебя вообще нет авторитетов, а я сама, одна, на своем горбу тебя тащу, школу тебе, шмотки тебе, а мне?! Ни личной жизни, ни мужика рядом, ни карьеры, а где благодарность?!
Тут она замолчала, наконец, и лицом в стену повернулась. Я на кухню пошла. Ладно, думаю, не хочешь говорить – не будем говорить. И точка. Ненавидит она меня…
***
Утром в школу не пошла. Я раньше встала – все равно ворочалась, Галка на своем диване все так же к стенке лицом. Я ее будить – мычит, я за плечо – отмахивается. Был бы мужик дома – поднял бы, а я попробовала – наорала снова, и отстань, и не лезь, и всю жизнь поломала. Когда кофе заваривала – руки так тряслись, что чашку разбила, мамину, с маком на боку. Села на табуретку и заплакала. Пусть слышит. Пусть ей стыдно будет. Клеенка липкая, надо поменять, а как поменяешь, когда цены выросли, а зарплата не выросла? В подметальщицы идти – откуда здоровье взять, да и полно сейчас желающих в уборщицы. Стянула клеенку, скомкала и в ведро. Стол белый, чешский, в царапинах уже, но всё приличнее. Лучше бы Галка подработку нашла, говорят, за компьютером и работать можно, в дом копеечку, хоть вот на кеды себе, господи, кеды за сто долларов, хочу, говорит, на день рождения, а где я возьму сто долларов, ну где, зарплата – восемьдесят! Я бы, может, кого нашла, я молодая еще, сорок только, одеваюсь как бабка, не крашусь, в парикмахерской не была!
И тюль грязный, желтоватый.
Вот мечтала: подрастет, надо квартиру будет побольше, в однокомнатной с маленькой еще как-то, ну да ладно, не сложилось, но хоть девочка, с парнем тяжелее было бы; поедет в столицу, в институт поступать, на менеджера, там, может, мужа найдет. А я уж тут. В гости бы ездила. Умница она, в папу, но эгоистка, господи, такая же эгоистка.
Не вышла Галка на кухню, я на работу собиралась, шумела. Ноутбук, что на столе, расколотый, сунула в пакет: может, починит Андрюша, так продам, продам – и в парикмахерскую. И в СПА схожу.
Ушла и заперла ее. Нечего шляться, пойдет еще к друзьям, пусть осознает. До работы трамваем, от рынка за домом – до конечной, она все морщилась: как ты там работаешь, там же воняет, ох, вырастила неженку, воняет, мясокомбинат, а зато стабильность. Трамвай стылый, не сядешь на железное – примерзнешь сквозь пальто. Я бы, может, тоже никуда не пошла, осталась под одеялом. Но одеяло за деньги куплено. За окном – не весна, не зима, панельное убожество над грязным снегом. Тут меня Танюша окликнула из бухгалтерии:
– Ой, Лидсергевна, ты что грустная такая? Случилось что?
Вообще я с ней не дружу, какая дружба может быть на работе, да еще с бухгалтерами, змеями, они нас, отдел сбыта, ни в грош не ставят. А тут как прорвало, и я ей все про Галку выложила, мол, вот, «жизнь поломала».
– Всю жизнь? – переспросила Танюша. И пальцами в кожаной перчатке (дорогущие перчатки, я такие не могу позволить себе, я только вязаные) по поручню постучала. – Это у них игра такая в сети. Мой брат тоже все время там зависает.
А я смотрю: глазенки ее прям горят, ресницы накладные (вот есть же деньги на себя, есть!) так и хлопают. Всем растреплет. И расспрашивать дальше не стала.
Дотелепались, через пустырь протащились, собак там много, я боюсь ходить: говорят, нападают на людей. Но добрались до проходной, и в офис. Я к Андрюше зашла, он как раз компьютер разбирал, – и ему пакет с ноутбуком дала:
