Григорий Ряжский
Посвящается 86% читателей.
Симулякр.
роман-симулякр или антидокументальная хроника из жизни одного подвида.
(совпадения случайны)
То, что ты делаешь в данный момент, вполне может оказаться твоим последним поступком на земле. В мире нет силы, которая могла бы гарантировать тебе, что ты проживёшь ещё хотя бы минуту.
Карлос Кастанеда
Россия опасна мизерностью своих потребностей.
Отто фон Бисмарк
Я не горжусь, что я русский, я покоряюсь этому положению.
Алексей К. Толстой
1.
В первый раз я, Гарри Львович Грузинов, а в недалёком прошлом – Гарик Грузинов-Дворкин, ощутил это волнующее чувство, когда они аккуратно подбрили мне височки и финально прошлись опасной бритвой ото лба и выше, прихватив по пути краешек области ранних залысин. Только это было потом. До этого, помимо хирургического вмешательства, включающего тройной общий наркоз и последующий многонедельный отходняк, нужно было ещё слегка нарастить возраст, добавив несколько не отношенных организмом лет. Теперь я это понимаю в деталях, не хуже того подземного пластического хирурга и местного стилиста-брадобрея из органов охраны больших государственных тайн при ВП ВРИ. Полагаю, расшифровки последнего не требуется, поскольку записи веду не из какого-нибудь затхлого подполья, что слабый духом читатель мог бы предположить с десяток лет назад, – нет и нет. Пишу, как положено – сидя в полумягком кресле-вертушке, в собственном небольшом кабинетике, единственным арочным окном выходящим на край Ивановской площади, – но так, что глаз цепляет и площадной булыжник, и верх Успенского Собора, и даже кусочек Царь Колокола. Правда, Пушка – тоже Царь – уже не в поле зрения: однако если как следует поразмыслить, это не так уж и плохо, потому что я против любой войны и всякого насилия. Дед мой, Моисей Наумыч, тоже был не в ладу с тем и другим – вплоть до самой кончины в девяносто третьем. Тогда, собственно, и начались эти необратимые события, которые завели меня в стан ВП.
То как правильно называлось строгое ведомство, ведавшее моей проверкой и подготовкой, я узнал лишь после того, как прошёл первое и сразу вслед за ним второе испытание на профпригодность. Третий раунд приготовительных мероприятий скорее служил уже не проверкой, а больше походил на исследование самОй человеческой фактуры. Туда уже входили совершенно особые изыскания, начиная от обследований на психическую устойчивость и заканчивая удивительными тестами, которые всякому претенденту на должность следовало пройти быстро, чётко и с подходящим результатом. Тесты были необычны настолько, что иногда вводили в ступор самой постановкой вопроса. Однако, понимая важность дела, я старался не тормозить, быстро сообразив, что лучше немного сглупить, чем выдать душевное волнение или проявить явную нерешительность. Возможно, именно в силу этого интуитивного нахальства меня и взяли на сверхтайную государеву службу. К Кирке, в его самый верхний аппарат. В служение Кириллу Владимировичу Капутину, Верховному Правителю Возрождённой Российской Империи. То есть ВРИ.
Впрочем, всё равно: любые испытания, а также годные или не слишком результаты, как и все прочие соображения относительно моей персоны, в итоге были утверждены лично им, Кирой, Правителем ВРИ. И объяснение тому самое простое – то был я, Гарька, надёжный друг далёкого детства и, как допускаю, единственный из живущих окрест него людей, допущенный к разуму и сердцу. Не опричник, конечно, из преданных и верных, и не Ионыч какой-нибудь, и не Хорь, но и не простой службист из наиболее тайных и сокрытых от чьих-либо глаз. Как, например, костоломы со Старой площади, пожизненно упакованные в свою невозвратную шахту.
Он так и сказал мне, Хорёк, но лишь после того как люди из Сыскарского Управления нашли меня в сугробе, уже сильно к тому часу нетрезвого. Было это, кажется, на нерабочее Рождество: то ли в самом начале празднования, то ли ближе к финалу всей этой безобразно пьяной недели вокруг православного варианта явления миру благоносного младенца.
Они копнули, вытянули за ногу, стряхнули снег с моей заиндевевшей физиономии. И, отпрянув, застыли. Уж не знаю, чего подумали они в тот момент, но только скоренько нахлобучили мне на голову валявшуюся поодаль шапку из видавшего виды кролика, поставили на ноги и прохлопали по щекам. Один, кажется, спросил другого:
– Братан, думаешь? Про какого сам не в курсе?
Другой недоверчиво мотнул головой и обратился ко мне:
– Паспорт имеешь?
Я, помню, в ответ им тоже чем-то мотнул, силясь устоять на ногах, – больше невпопад, чем по делу. Они были из сыскарских, это ясно. Шапки – типа пыжик, не разобрал в тот момент хорошо – но всё, как раньше. Пальто – глухие, серые, прямые – тоже, как прежде. Взгляд – пробивающий, настороженный, ждущий, опасный: всё, как всегда.
– Имею, вроде, – промычал я неуверенно и, поковырявшись за пазухой, вытянул на свет красную книжицу с поцарапанным на обложке серпом и потёртой от длительной носки левой головой бледно-золочёного двуглавого орла. Чуть ниже, по центру затейливой виньетки, – три более-менее сохранившиеся буквы «ВРИ».
