Посвящается
Лейни Дмитрию Владимировичу
Лучшему другу, ныне покойному
Серое небо… Только серое небо и пробирающий до костей северный ветер в это самое мгновение наблюдали за миром. Казалось, что всё остальное дремлет в тишине поздней осени, которая пахла лишь горьким предвкушением холодного, мокрого снега. Трасса убегала в туманную даль, искривляясь возле едва различимых деревьев и становясь незримой для человеческих глаз. Вместе с ветром с севера надвигались свинцовые тучи, похожие на гигантские клубы дыма. Они выглядели величественно и угрюмо, наплывая друг на друга и закрывая собой ломкие солнечные лучи. Время только двигалось к полудню, но гнетущая темнота создавала неприятное ощущение стремительно приближающегося вечера.
Запоздалые стаи беспечных птиц, проползая сквозь тучи, всё пытались нагнать большие сборища своих собратьев, но тщетно. Они казались слишком уставшими, чтобы вообще летать. За шумом машин невозможно было понять – издают ли эти птицы какие-то звуки, переговариваются ли во время движения, или просто молчат и смотрят вдаль? Ожидают ли увидеть какие-нибудь тропические острова или иные континенты, где всё совсем иначе?
С древнего мясокомбината доносился лёгкий душок знакомого с самого детства зловония, символизирующего изготовление новой партии вкуснейшей колбасы из каких-то необъяснимых продуктов, которые вполне себе могли оказаться привычными для народа бытовыми отходами, где и от говядины присутствовать мог, максимум, кусочек навоза. Таковы были реалии постиндустриального общества, к которому все толи шли, толи уже давно пришли, а может, перескочили его и отправились в будущее, что светлее того самого светлого. Миром правили деньги, а деньги были самозаняты и независимы.
Дополнением ко всей этой наводящей жуть атмосфере являлась непосредственная близость с железной дорогой, где с разными интервалами проносились поезда, издавая исключительно протяжные, вялые и иногда совсем уж адские звуки. Порой под неумолимые колёса попадали бродячие собаки, которых тут же разрезало пополам. Заплутавшим алкашам, бывало, ноги или головы отсекало, а детей и вовсе превращало в фарш, но такое случалось редко, примерно раз в месяц. Иногда, в очень влажную погоду, на путях могло случайно кого-нибудь поджарить током, но на переходе такого практически не происходило, а вот уже чуть дальше к выезду – всякое бывало.
От железной дороги вправо, прямиком под газовую трубу мертвенно-жёлтого цвета, уходила узкая тропинка с жестокой порослью чертополоха у краёв. Она пробегала под забором мясокомбината, переходя к какому-то иному предприятию, а дальше – в место, некогда являвшееся лесополосой. А что там было далее – оставалось незримым, так как местность эта сокрыта туманом. Туман мог привести заблудшего и озябшего путника прямиком к обрыву, откуда можно было прекрасно свалиться в мелководную реку, под зеленовато-серебристой гладью которой скрывались обломки советского союза. Немногим упавшим удавалось выжить, а если и удавалось – домой они возвращались на инвалидных колясках со сломанными позвоночниками.
Всё вокруг, куда ни глянь, тихонько звучало симфонией разложения: криками и мольбами о помощи, горькими слезами, хрустом костей, топотом босых ног, бегущих от бешеных собак, звоном бутылок дешёвого пойла и скрежетом зубов, изнывающих от передозировки. Территория, простирающаяся на несколько километров, целиком и полностью ныла и стонала, вопила и ломала и без того кривые пальцы об обшарпанные стены, пыталась сбежать от тяжёлой участи, но извечно ударялась головой и рассекала череп о дверной проём самой первой комнаты.
Скорбь – стихия, присущая людям, животным и всему окружающему, даже предметам. Повсюду: в воде и в воздухе витали частицы скорби, постоянно пытающиеся проникнуть в чью-нибудь душу. Чаще всего они добивались успеха, забирая молодых и некогда полных энергии людей в подземелье подсознания, что было похуже любого Ада.
