Вот уже несколько месяцев Маша Семенова наблюдала, с каким ожесточением русские истребляют чеченцев и наоборот. В конце двадцатого века война на Кавказе не столь романтична, как в произведениях Пушкина и Толстого.
Голосили женщины. Кричали дети. Стонали раненые. Слышался рокот бульдозера, который зарывал еще одну наспех вырытую братскую могилу… И вот теперь, сидя прямо на голой земле в пригороде Грозного, Маша тупо пялилась на банковскую кредитную карточку из цветного пластика – единственное, что осталось от Ромы Иванова, не считая его карманного плеера.
Прокомментировать, истолковать происходящее для Маши не составляло особенного труда – в том и заключалась ее профессия. Но вот элементарно, по—человечески понять…
Нет, понять этого сумасшествия она никак не могла, хотя практически с первого дня конфликта находилась здесь в качестве репортера российского телевидения. Только в учебниках политэкономии пишут, что войны затеваются с целью нагреть руки на кровавой бане. Это все чепуха. Мол ветер дует, потому что деревья качаются. А Маша забралась сюда как раз для того, чтобы доискаться истинных причин бойни.
Каждый день она появлялась перед телекамерой на фоне развалин. Она должна была рассказать о стертых с лица земли домашних очагах. Показать чумазых ребятишек с широко распахнутыми глазами и пришибленных стариков, выискивающих среди руин остатки домашнего скарба.
Женственный и, в сущности, не геройского склада Рома Иванов, звукооператор, обслуживавший выходы в эфир из зоны боевых действий, как раз демонстрировал Маше новенькую кредитную карточку со своим более чем скромным валютным депозитом в одном монументальном коммерческом банке. Дело модное и якобы сулящее барыши. Вместе с карточкой он сунул Маше в руки красочный рекламный проспект, в котором расписывались все выгоды нового банковского предприятия, и жадно слушал, как она вслух декламирует текст и невозмутимым тоном перечисляет по пунктам все нюансы замечательного документа. В наушниках от карманного плеера он просил читать погромче. Как можно громче. Ему казалось, что голос Маши заглушает ужасную музыку смерти.
Они сидели в пыльной лощине, а поверх их голов гремел густой перекрестный огонь из автоматов и крупнокалиберных пулеметов. Когда Маша перешла к пунктам, касающимся непосредственно валютных барышей по вкладу, она на секунду подняла глаза на Рому Иванова. «Ежемесячный процент по вкладу составляет…» Она даже не успела произнести эти слова, когда увидела, что с ее звукооператором произошло неладное. То же самое, что некогда произошло с лошадью барона Мюнхаузена, которая была разделена ядром на две самостоятельные половины. Разница была в том, что в данном случае это был выстрел из подствольного гранатомета, и части звукооператора не пустились в самостоятельное путешествие по полю сражения. Точнее, они вообще не проявляли признаков жизни, и их уже ни к чему было сшивать ивовыми ветвями… Кровавые ошметки забрызгали землю вокруг и новенькую курточку-хаки, в которой была Маша. Самой же Маше показалось, что все происшедшее не имеет к ней ни малейшего отношения.
– Ежемесячный процент по вкладу составляет… – в угаре повторяла она снова и снова, ни к кому конкретно не обращаясь, пока ктото не схватил ее в охапку, как сноп.
Этот ктото был в военной форме. Он потащил ее подальше от Ромы. Маша ощупала себя и обнаружила, что от ушей до колен забрызгана Ромой Ивановым. Человек в военной форме постепенно обретал контрастность. Знакомый полковник крепко держал Машу и гладил по голове, как маленькую девочку. Она спрятала лицо у него на груди и некоторое время вообще не могла ни о чем думать. Потом перед ее мысленным взором вспыхнула картинка вечерних телевизионных новостей: она, Маша, в эфире – с головы до ног забрызганная Ромой Ивановым.
«Вот полюбуйся, народ православный и правоверный, что ты сотворил с моим звукооператором! Вы, люди добрые, которым подавай репортажи покруче и покровавее, и желательно, естественно, в прямом эфире!.. А задумывались ли вы, признайтесь, хотя бы на мгновение, почему вы так бесчувственны к войне?..»
Ромы больше нет. Осталась лишь пластиковая кредитная карточка и плеер впридачу. Такие дела, Рома. Маша вдруг представила себе, как мог бы звучать текст его последней воли.
«Я, Рома Иванов, сим удостоверяю и завещаю мою кредитную карточку и мой плеер с наушниками, который, между прочим, продолжал работать, когда я уже не имел возможности его слушать, моей коллеге и подруге Маше Семеновой. Я, такой – то и такой – то, скоропостижно скончавшийся в адском пригороде, и чей депозитный вклад с ежемесячным начислением процентов… и т. д. и т.п.»
