Шум отвлекал и не давал сосредоточиться. Царь Петр в сердцах бросил на стол перо, обернулся к чуть приоткрытой двери кабинета и громко крикнул: – Данилыч, что там?
Послышались скорые дробные шаги, в дверь кабинета просунулось лицо Меншикова: – Мин херц, фельдегерь с депешей! Говорит приказано передать государю лично в руки! Мне не отдает, бузит, ничего слышать не хочет!
– Зови, – бросил царь.
Меншиков распахнул дверь и махнул рукой, по полу грохотнули сапоги и, наклонив голову, чтобы не удариться о притолоку, в кабинет вошел усатый и кудрявый гвардейских статей молодец в пропыленном мундире. Увидев царя, молодец вытянулся во фрунт и отрапортовал: – Подпоручик егерской службы Ружевский с депешей от графа Шереметева. – Заученным движением поручик повел плечом и скинул со спины кожаный ранец, из него извлек пакет, деревянным шагом приблизился к царю и с наклоном головы почтительно протянул руку с пакетом. Государь принял его, вскрыл, быстро пробежал глазами текст короткого письма и на обороте быстро начиркал ответ. Складывая письмо в тот же пакет, бросил взгляд на подпоручика и спросил: – Как в егерскую службу попал?
– По разнарядке, государь! Службу не выбирал! – прямо глядя в царские глаза быстро ответил молодец.
– К преображенцам хочешь попасть? – спросил царь.
– Почту за милость, государь! – подпоручик припал на колено и истово перекрестился. Его глаза горели надеждой. Петр Алексеевич улыбнулся, придвинул к себе чистый лист бумаги, быстро написал несколько слов и передал лист вместе с пакетом Ружевскому. На листе царской скорописью было начертано: «Шереметеву. Подателя сего зачислить в Преображенский полк. Петр»
– Иди, иди, – махнул рукой государь.
Счастливый подпоручик с пакетом и бесценным листком в одной руке и ранцем в другой лихо развернулся и опрометью, грохоча ботфортами, выскочил из кабинета и унесся вон с такой скоростью словно опасался, что за ним бросятся, догонят и отберут его счастье.
Меншиков посмотрел на Петра Алексеевича и недоуменно пожал плечами, государь же рассмеялся, махнул рукой, мол, пусть бежит, посерьезнел вдруг и сказал: – Шереметев сообщил, что король Карл с армией свернул со смоленской дороги и ушел на юг в Малороссию! Сие означает, что и нам пора! Пора!
Государь и Меншиков скорым шагом покинули помещение.
Тот же кабинет три года спустя.
«Три года я здесь не был, да, три года!» – Петр Алексеевич зашел кабинет, подошел к столу, взял со стола недописанное три года тому назад письмо и вслух зачитал: «…дабы нанести чрезвычайный урон неприятелю…»
Листок выскользнул из царской руки и опустился на столешницу.
Петр Алексеевич подошел к окну, задумчиво смотрел вдаль и медленно, и чуть слышно, но с чувством повторил: – Нанести урон неприятелю! А ведь нанесли! Король Карл разгромлен и коль так, то милостию божией мир будет установлен, будет! Но как еще много дел впереди!
Послышались шаги и в кабинет вошел Меншиков с большим пакетом в руках. Государь отошел от окна и бросил на друга Александра вопросительный взгляд.
– Мин херц, тебе пакет от Ромодановского. Только что доставлен, – Меншиков подошел и отдал пакет. Петр Алексеевич, словно взвешивая, покачал его в руке и, вскрывая, пробормотал: – Талмуд что ли?
В пакете оказались две книги, одна, что потоньше, с печатным иноземным текстом, вторая – рукописная – на русском, и короткое сопроводительное письмо. Государь вслух прочитал его: – Сию книгу с названием «О русском царе Петре сказания» приобрел в Голландии посол Матвеев Андрей и с переводом отправил мне. Я же, государь, отправляю книги тебе, дабы ты мог составить собственное суждение о писаниях оных.
Царь чуть подумал, передал русский текст Меншикову, удобно устроился в кресле и сказал: – Садись и ты, Данилыч! Садись и читай, а я послушаю!
И читать, и писать «друг сердешный» не любил и даже можно сказать терпеть не мог, но не перечить же своенравному и вспыльчивому царю. Меншиков сел, с отвращением на лице открыл рукописную книгу и, пробегая глазами, пролистал несколько страниц. И чем дальше он листал, тем быстрее выражение отвращения на его лице сменялось выражением вроде «ага! раз так, ну, я те щас дам, щас удивлю!»
Меншиков теперь с хитрой миной на лице громко и многозначительно откашлялся и начал:
– О том годе государь наш Петр Алексеевич несколько раз ездил к немцам в Кенигсберг. По каким делам ездил о том нам – простым смертным – знать не надобно, но судить и рядить втихую, коль голова и глаза есть, нам способно, как и положить, что дела эти были сердечные и причины амурные.
В очередной раз – летом дело было – возвращаясь из неметчины не успел наш царь-батюшка засветло добраться до Нарвы, и посему пришлось заночевать на чухонском хуторе. А недалече раскинулось большое чухонское село. И надо же, какой-то праздник выпал на тот день у чухонцев, и праздновали они его по ночному времени разводя костры в поле, водя хороводы вокруг и прыгая через них и бросая поленья в кострища так, что искры до небес взлетали. Считается, что в эту ночь девица чухонская, если будет борзо сигать через костер и петь призывно сладким голосом, то непременно встретит суженого, а молодица – вдовица или бобылица – обретут желанного возлюбленного во снах приходящего. Суженые и возлюбленные, вестимо, все разные, но имя у них по преданию одно: Котла или Колта, господи прости!
