Так же, как год назад, глубокой осенью «Дукат» вошёл в Бристольскую гавань. Только что рассвело, и солнце поднималось над спящим городом, и слепило глаза.
Как будто и не было этого нелёгкого года. Как будто недоброй выдумкой качались завязшие в памяти «Царь Молот», «Ля Неж», Джо Жаба, Хосе, плен у Хумима-паши, смерть товарищей. Хвала Создателю, всего этого больше нет. А есть Бристоль – вот он, на берегу, в дымке утреннего тумана, и там, в тумане – мой дом. А в нём – дорогие, любимые люди. А воображаемая встреча с Эвелин, предчувствие возгласов, слёз и объятий, и счастье, накопившееся, мерцающее в груди горячим маленьким солнцем, едва сдерживаемое, готовое всплеснуться в сердце – всё это сводило с ума.
Я бессовестно бросил все портовые заботы на Энди Стоуна. Я сказал ему:
– Капитан, сердце не выдержит. Мчусь домой.
– Никаких объяснений! – замахал он руками. – Сами всё сделаем, мистер Том! И бумаги отметим, и груз таможне представим. Вот, для вас уже шлюпку спускают!
Не торгуясь, я купил в порту свежую лошадь и помчался в сторону поднимающегося навстречу мне солнца.
Только въехав в парад, я подтянул узду: каменная мостовая – слишком скользкая поверхность для железных подков. И вот он – мой дом! Всё такой же, добрый друг-старина, – только двери новой краской покрыты. Спрыгнув с лошади, я шагнул к двери, потянул за ручку… Заперто изнутри. Добежав до ворот, ведущих во двор, я попытался войти через них – но и они были на запоре. Тогда я просто перемахнул через забор и метнулся к двери с другой стороны дома. И вдруг – о, сколько же можно воевать! – окно возле двери приоткрылось и в него просунулся ствол короткого мушкета или аркебузы.
– Кто и зачем?! – грозно спросил человек за окном, но вдруг дрогнувшим голосом выкрикнул: – Черти чтоб взяли меня со всеми моими кишками, это же мистер Том, алле хагель!!
Глухо стукнула брошенная аркебуза, раздался шлепоток босых ступней по паркету, заклацали отбрасываемые запоры.
– Мистер Том! – кричал взъерошенный, в белом нижнем белье, смутно знакомый мне человек. – Вы когда прибыли? Что, «Дукат» здесь? А где все? А вы не узнаёте меня? Я Носатый!
– Эвелин дома? – пьяно улыбаясь, спросил я, крепко хлопая его по плечу.
– Все наши – на третьем этаже! – крикнул уже в спину мне Носатый.
В пару прыжков преодолевая пролёты лестницы, я взлетел на третий этаж и быстрыми шагами пошёл, почти побежал к нашей с Эвелин спальне – в самый конец коридора, мимо прочих дверей. (Во дворе грохнул выстрел.) Вдруг за одной из этих дверей послышался крик:
– Томас!
Этот голос я не спутаю ни с чьим другим.
– Эвелин! – резко остановившись, негромко простонал я, и прикоснулся одеревеневшими пальцами к ручке двери.
А дверь уже раскрывалась, и жена моя, родная, прекрасная, милая, в утреннем халате, с несобранными волосами, с глазами, быстро напитывающимися влагой обняла меня, тесно прижавшись к моей пыльной дорожной одежде. Прикрыв дверь (а там, в коридорах, и во всём доме поднимался и рос шум возгласов и шагов), мы стояли, покачиваясь, стиснув друг друга, вытирая друг другу слёзы и, время от времени отстраняясь, вглядывались в лица. Эвелин дрожащими пальцами пыталась то прибрать волосы, то расстегнуть пряжку моей нагрудной портупеи, то прикасалась к моему лицу.
