По Седёдеме плыли тремя резиновыми лодками. Солнце кружило над головой, било в глаза, светило в затылок – река крутила, путала.
Иван Нюкжин сидел в первой лодке, на корме. До воды оставалось сантиметров двадцать, но со своего места он мог одновременно видеть каждую излучину и наблюдать за береговыми обрывами. Слои окаменевших лавовых потоков с включениями округлых "вулканических бомб" и прослоев пепла тянулись вдоль реки пестрой мозаичной лентой. Они изгибались, прерывались, вновь возникали, меняли цвет, размер, форму. А у кромки воды стелились галечниковые косы. Каждая начиналась широкой, приподнятой над водой насыпью и за изгибом реки выклинивалась, чтобы появиться вновь на другой стороне. Между ними лежали перекаты, которые сейчас, по высокой воде, только угадывались.
И все-таки на подходе к ним Нюкжин подсказывал:
– Левой… Левой…
Герасим Полешкин, получив команду, поворачивался. Обзор по носу загораживала Ася, повариха. Она сидела поверх груза и сама походила на куль, притороченный поверх брезента. Но, окинув взглядом перекат, Герасим удовлетворенно кивал: мол, теперь понятно… И налегал на весла, не выпуская из виду "трехсотку" с имуществом, которую они вели на буксире.
За "трехсоткой", на некотором удалении, плыла третья лодка, ее вел Андрей. Конечно, на такой реке как Седёдема рискованно доверять весла студенту. Тем более, что плыл он с сокурсницей Светланой. Она сидела в носовом отсеке, где Андрей оставил ей свободное место. Сесть на корму, подобно Нюкжину, она не решалась – страшно!
– Как они там? – иногда спрашивал Нюкжин.
– Детский сад!
Герасим пожимал плечами: мол, сам выбирал.
Да, Нюкжин взял их сам. Андрея, как имеющего опыт водного туризма; Светлану, как отличную чертежницу. Но присматривать за ними, на что намекал Полешкин, не мог. Его внимание привлекали береговые обрывы. Да и ничего особенного произойти не могло, они плыли спокойно.
За поворотом открылся очередной перекат. Нюкжин хотел подать очередную команду, как вдруг увидел сохатого. Тот стоял на косе, повернув голову в сторону лодки. Мощная грудь, мощная шея. Лишь рога молодые, не по габаритам владельца, им еще расти и расти. Сохатый невозмутимо смотрел, как из-за поворота выплывает что-то незнакомое, но не шевелился. Когда же лодка приблизилась, тронулся с места и ускоренным шагом затрусил вперед, к перекату.
Полешкин услышал шорох гальки, заметил, что Нюкжин завороженно смотрит мимо, и обернулся. Увидев зверя, он бросил весла, вскочил и выдернул из-под сиденья карабин. Его лицо ожесточилось. Позабыв, что лодку несет на перекат, он выстрелил на вскидку, через голову Аси.
Лодка качнулась, а сохатый ускорил шаг. Но, вместо того, чтобы скрыться в зарослях тальника, по-прежнему бежал параллельно берегу. Полешкин выстрелил снова. Сохатый вздрогнул, но все-таки добежал до переката и стал пересекать реку вброд. Вода доходила ему до живота. Он напористо преодолевал течение, а лодка наплывала на него. А Полешкин стрелял – патрон за патроном, патрон за патроном.
– Герасим!
Полешкин обернулся. Глаза белые, безумные. Убить! Во что бы то ни стало!
Сохатый выбрался на противоположный берег и, не отряхиваясь, затрусил в чащу, припадая на переднюю ногу.
Лодку "трехсотку" занесло. От резкого толчка Герасим чуть не свалился. Но сбалансировал, чертыхаясь схватил весло и начал выгребать на перекат. В этот момент "трехсотка" догнала их, толкнула в корму и по дуге ушла вперед. Теперь Полешкин маневрировал веслами, выравнивая "трехсотку", она мчалась по перекату, тараня быстрые воды.
И снова отмель. Лодку с шорохом протащило по мелководью. Герасим соскочил в воду, оглянулся на кусты, что скрывали сохатого, и побежал по косе, на ходу вставляя в магазин новую обойму. А лодку повлекло по краю отмели, с шорохом царапая о галечник. Нюкжин выскочил и притормозил ее за бортовой канат, но "трехсотка" – она теперь оказалась впереди, – стягивала вниз по течению.
Пройдя перекат, причалил и Андрей, и теперь спешил Нюкжину на помощь. Вдвоем они удержали головной понтон у косы. За ним, совершив движение по дуге, прибилась к берегу и "трехсотка". Ее тоже вытащили до половины на галечник.
Тогда Андрей разогнулся.
– Попал? – спросил он возбужденно.
Только сейчас Нюкжин посмотрел на своего молодого помощника. Голова всклокоченная, взгляд взбудораженный, восторженный. Ну, как же?! Настоящая охота на дикого зверя! Он все видел собственными глазами.
Они пошли по косе. Мокрый след сохатого тянулся по галечнику, подсыхая прямо на глазах. Рядом темнели бурые пятна крови. Сбоку виднелись следы мокрых резиновых сапог.
– Ранен, – отметил Андрей. – И сильно.
– Плохо, – отозвался Нюкжин. – Может сгинуть. Ляжет в кустах и не поднимется.
Его тревожило и то, что Герасим опрометью кинулся в чащу. Раненый зверь очень опасен. В густом тальнике преимущество на его стороне. Он неподвижен, скрытен, а если двигается, то бесшумно. Нападает неожиданно. Если сойтись с ним вплотную, он способен задавить, растоптать человека.
Нюкжин досадовал. Охота не должна сопровождаться таким звериным азартом, нельзя подвергаться неоправданному риску.