Красный, как кровь, диск Луны то прятался за кронами могучих дерев, то цеплялся за макушку царевича, разливал свой свет, точно вино, по узкой тропинке.
Ночь была безоблачной и тихой. Казалось, что уши залил кисель и теперь медленно, медленно обволакивает все тело, душит, наваливается тяжким грузом на плечи. Сон одолевал доброго молодца, но он все брел непролазными тропами, не зная покоя.
– Что ты чуешь?
Серый молчал. Только, понурив голову, жалобно поскуливал.
– Боишься, Волчок? И верно, бойся. Я тоже боюсь. Только нет у меня пути обратного. Знать, на судьбе мне начертано сгинуть от какого лиха.
“Не пойму я одного: и сдалась же тебе эта девица! – Раздался голос в голове молодца. – Поди, говорит, да найди Сердце леса. Кто ж знает, где оно, то Сердце? Да и на что оно ей? Окромя духов, никто лесом править не в силах, даже самые лютые из зверей в такие дела не суются, не то что какая-нибудь баба”.
– Не смей ее так называть! – Оборвал своего лохматого друга царевич.
“Ох и глупая у вас, людей, порода. Хлебом не корми – дай влезть в беду”.
– Да что вам, зверям, известно о чести?
Волк промолчал. Он не держал обиду на царевича, потому как знал: юное сердце его полыхает огнем, разгоняет жар в его теле, а вгорячах чего только не скажешь!
Вдруг где-то вдали протяжно крикнула сова.
“Ох и недобрый знак в такой тиши”.
– Не мучай меня, Волчок! Видишь, и без тебя тошно! – Голос молодца дрожал, и ясно было, как взволнован его ум, какие ужасные думы одолевают его, какой тяжелый груз лежит у него на душе.
“А ты не мучайся, мальчик. Погляди: уже и пришли”.
Впереди раскинулась невероятных размеров поляна: ни конца, ни края ее не было видно. В тусклом свете Луны почудилось царевичу, будто вместо травы была она покрыта серебряными нитями.
Лишь только ступила нога его на поляну, как тут же отпрыгнул молодец, и по всему лесу разнесся его крик, а земля под ногами вмиг окрасилась алым. Упал царевич, побелело лицо его, потускнели очи, и кровь все сочилась из разодранного сапога.
“Эх ты, мальчик, какой неаккуратный! Лежи теперь смирно, не вздумай двинуться”.
И поднял волк взор свой к небу, и завыл протяжно, перепугав всех вокруг ночных птиц. Откуда ни возьмись сбежались его собратья, и принялись лизать рану царевича, и отползали без сил, поджав хвосты. А тем временем сбегались к поляне все новые и новые волки.
Лишь только последний подошел к едва живому телу, тут же прилетела огромных размеров ужасная птица. Была у нее косая сажень в размахе могучих крыл, тело тощее, все в редких черных перьях, а клюв по краям напоминал зубы хищного зверя. Уселась пернатая аккурат рядом с раной и принялась терзать ее могучим клювом и острыми когтями, а на месте вырванного мяса вмиг вырастали новые, здоровые мускулы, и затягивались они кожей.
Сидела Василиса ни жива ни мертва одна за резным дубовым столом. Колдунья, стоя у распахнутого настежь окна, глядела в блюдце с водой.
– Как же этот луч поймать-то? – Ворчала старуха. – Как подвинуть блюдо-то? А! Вот оно! Вижу.
Ведьма замерла, уперев в тощие бока огромные узловатые ладони. Взгляд ее желтого глаза остановился в самой середине блюдца.
– А, ну видно! Помрет Иван-то твой, как пить дать, помрет! И не могла кого половчее найти? Тьфу, вот девки пошли!
– Он не Иван, – еле слышно отвечала девушка.
– Что сказала? – Забыв о блюдце, колдунья в два шага оказалась подле сидящей, взмахнула рукой…
Уперев взор ясных синих глаз в испещренное язвами лицо старухи, Василиса молча дотронулась до бледной своей щеки, где остались кровавые полосы от длинных когтей.
– Я сказала, – дрожащим голосом повторила она, – его зовут не Иван.
