Серафина подняла веки и не увидела ничего, кроме черноты. Как будто она вообще не открывала глаза. Из темной воронки сна ее вырвал чей-то приглушенный голос, но, проснувшись, она уже не услышала ни голоса, ни звука, ни движения.
Обычно ее кошачьи глаза отлично видели даже в самой непроглядной тьме, но тут она словно ослепла. Серафина попыталась уловить хоть какой-то, пусть самый слабый, свет, но не увидела ни лунного сияния, льющегося через окно, ни мерцания фонаря в конце коридора.
Сплошная чернота.
Она закрыла глаза и снова открыла их. Ничего не изменилось. Такая же тьма.
«Неужели я и правда ослепла?»
Совершенно сбитая с толку, Серафина попыталась вслушаться в темноту, как делала всегда, когда охотилась на крыс в подвальных коридорах Билтморского особняка. Но она не услышала ни скрипа полов, ни слуг в дальних комнатах, ни отца, похрапывающего рядом на лежанке, ни шума работающих механизмов, ни стука часов, ни шагов. Было холодно и тихо, так тихо и спокойно, как еще никогда не бывало. Она находилась не в Билтморе.
Тут Серафина вспомнила, что ее разбудил какой-то голос, и снова напрягла слух, но ничего не уловила, и даже непонятно было, существовал этот голос во сне или в реальности.
«Где я? – растерянно спросила себя Серафина. – Как я здесь очутилась?»
И ответом на ее вопрос пришел звук.
Тук-тук.
И больше ничего.
Тук-тук, тук-тук.
Стук ее сердца, биение ее пульса.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук.
Серафина медленно провела языком по сухим, растрескавшимся губам и почувствовала во рту привкус металла. Нет, не металла. Крови, ее собственной крови, текущей у нее по венам и каким-то образом оказавшейся на губах и на языке.
Она хотела откашляться, но вместо этого вдруг яростно вдохнула, втянула в себя огромнsй глоток воздуха, словно это был самый первый ее вдох. Кровь заструилась по венам, а руки, и ноги, и все тело закололо мелкими иголочками.
«Что происходит? – подумала она. – Что со мной случилось? Почему я так странно просыпаюсь?»
К ней постепенно возвращались воспоминания о собственной жизни. Она жила с отцом в мастерской, она вместе со своим другом Брэденом сражалась с черным плащом и посохом-оборотнем. Она получила возможность подняться из подвала в роскошные светлые комнаты и влиться в дневную жизнь, которую вели господа.
Серафина попробовала вспомнить, что же случилось дальше, но это было все равно что восстанавливать в памяти яркий сон, который тает, едва откроешь глаза. Она чувствовала себя растерянной и сбитой с толку, потому что никак не могла ухватить и собрать воедино обрывки воспоминаний о собственной жизни.
Она еще ни разу не шевельнулась, но уже чувствовала, что лежит на длинной, плоской поверхности. Ее ноги были вытянуты, руки аккуратно сложены на груди, словно кто-то специально уложил их так – бережно и почтительно.
Серафина медленно разъединила кисти и положила их вдоль тела, чтобы ощупать поверхность, на которой лежала.
Поверхность была жесткая, похожая на необструганные деревянные доски, только очень холодные. «Доски не должны быть ледяными, – подумала Серафина. – Они другие, они не такие холодные».
Сердце заколотилось у нее в груди. Ее охватил отчаянный страх.
Серафина хотела сесть, но тут же ударилась лбом обо что-то твердое, всего в нескольких сантиметрах от ее головы, и снова повалилась на спину, морщась от боли.
Она прижала ладони к нависшим над ней доскам. Сейчас лишь чуткие пальцы могли послужить ей глазами. Но доски были сплошными, без трещин и разъемов. Ладони тут же взмокли, дыхание сделалось коротким и прерывистым. Изогнувшись, она рванулась вбок, но там тоже были только доски, почти вплотную к телу. Ее захлестнул ужас. Она забила ногами, заколотила кулаками. Но доски окружали ее, смыкались со всех сторон.
Серафина застонала от отчаяния, страха, гнева. Она царапалась и билась, она выкручивалась и рвалась, но вырваться не могла. Она была заперта в длинном, плоском деревянном ящике.
Тогда она прижала лицо к самому углу ящика и стала нюхать, как зверек, попавший в западню, надеясь сквозь трещины и щели почуять запахи внешнего мира. Она принюхалась в одном углу, потом в другом, но запах вокруг нее был одинаковым.
«Земля, – поняла она. – Со всех сторон сырая, гниющая почва. Меня похоронили заживо!»
