Утро выдалось по-летнему солнечным, хотя осень потихоньку вступала в свои права. Стояли те благодатные дни, которые в народе называют «бабьим летом»: ещё не начались нудные моросящие дожди, не пришли тягомотные холода, небо не посерело, оставаясь пока высоким и чистым. Прозрачные паутинки нежно трепетали в воздухе и застрявшими в них капельками росы блестели на солнце. Небольшой лесок постепенно расцвечивался пёстрыми красками листвы берёз, осин и рябин. В низине у пруда, где находился большой барский дом с замысловатым портиком и белыми колоннами, поднимался белёсый туман.
Пятнадцатилетняя Танюша в лёгкой батистовой кофточке и накинутом на плечи ярком платке, подаренными ей хозяйкой, Марьей Алексеевной, поёживаясь от свежего воздуха, стояла на просёлочной дороге. Ветер ласково скользил по её лицу, трепал небрежно забранные в косу волосы. Но Танюше недосуг было наслаждаться подаренными природой последними тёплыми денёчками. Вытирая без конца сбегающие по щекам слёзы, она смотрела вслед быстро удаляющемуся экипажу.
С пригорка, несмотря на туман, хорошо было видно, как на задворках усадьбы уже появились деревенские и начали хозяйничать. Мужики грузили на подводы мешки с зерном и мукой, туда же бросали кур, гонялись за гусями, выводили из конюшни лошадей. Бабы из господского дома выносили перины и одеяла, посуду и мебель, а старинные картины, хрустальные люстры, изящные фарфоровые статуэтки были крестьянкам не интересны. Никто из деревенских не понимал ценности предметов роскоши, считалось, это – баловство и в крестьянском хозяйстве не пригодится.
Шёл пятнадцатый год, империалистическая война затягивалась, всё беспощаднее разрушая устоявшуюся жизнь людей. С фронта возвращались раненые и отравленные газами мужики, насквозь пропитанные большевистской агитацией. Все важные вопросы теперь решались на сельских сходах, мнения господ никто не спрашивал и распоряжения их не выполняли. Ходили тревожные слухи, что народ начал громить барские усадьбы. Крестьяне забирали помещичью землю, резали на наделы, делили между собой имущество. Но с господскими домами вышла заминка, что с ними делать народ не знал. Не избалованные роскошью простые люди не придавали значения брошенному архитектурному наследию, зачастую жгли усадьбы, да и всё.
***
Помещица Марья Алексеевна дорогие сердцу ценности давно отправила в московский дом. Собрала обоз с вещами, когда в губернии только-только начинались крестьянские волнения. Молодые господа в начале лета укатили в крымское поместье, подальше от приближающихся грозных событий. До сегодняшнего дня оставалась только она, всё никак не могла оставить родовое гнездо, которое так быстро опустело. Наконец, и старая барыня собралась в дорогу. Накануне пришёл деревенский староста и предупредил:
– Барыня, Марья Алексеевна, мужики на сходе надумали землю у вас отобрать. Коська и Васька, горлопаны, громче всех шумели. Уезжать вам надобно от греха подальше. Не дай бог, люди озлобятся. Сотворят незнамо что. Слух прошёл, в соседнем уезде барина убили, а дом сожгли. Ох, неспокойно сейчас стало, народец волнуется из-за войны.
– Спасибо, Иван Митрофаныч, что уведомил. Я и сама подумывала об отъезде. Коли так случилось, завтра и отправлюсь.
Глаза старика повлажнели: «Наша барыня незлобивая, жили при ней спокойно. А с этими горлопанами как всё будет, одному богу известно». Он по привычке поклонился в пояс и попрощался:
– Доброго пути вам, барыня, не поминайте лихом!
– И тебе не хворать, Митрофаныч, благодарю за службу!
За ночь чемоданы были собраны, кучер Мишка ночевал в запряжённом лошадьми экипаже, ожидая хозяйского приказа об отъезде. Ранним утром Марья Алексеевна простилась с домашней прислугой, каждого щедро наградила за работу и приказала возвращаться в деревню. Таню она позвала к себе в кабинет:
– Танюша, ты мне четыре года служила верой и правдой. Нянюшкой нашему Николеньке была доброй. И мои поручения выполняла усердно. Полюбила я тебя, сиротку, всем сердцем, в молитвах своих про тебя не забывала.
– Барыня, Марья Алексеевна, – Таня опустилась на колени, поцеловала старухе руку и заплакала, – вы – моя благодетельница. Жила в вашем доме припеваючи, нешто я могла вас ослушаться. Николеньку я люблю, как братика. Куда же мне теперь?
– Домой в деревню иди, Танюша, бог даст – всё у тебя устроится. За работу твою верную хочу оставить тебе на память дорогую мне вещицу. Она оберегала моих бабушку и матушку, а потом и меня. Теперь тебе служить будет, а ты внучке своей передашь. И обо мне будет напоминать, может, когда-нибудь помолишься за меня!
