Я родился вскоре после окончания Великой Отечественной. Время было трудное, полуголодное. Только что отменили карточную систему на продукты питания. И, тем не менее, молодые семьи, ютившиеся в крохотных комнатушках перенаселённых коммуналок в бараках и подвалах, активно обзаводились детьми, нисколько не задумываясь о возможных проблемах с яслями и детским садом для ребёнка, и о карьерном росте для себя. Проблема была скорее в выборе для меня подходящего имени, что случается сплошь и рядом, когда муж и жена имеют разную национальную принадлежность. Отец очень хотел назвать меня Самуилом в честь любимого дяди Мули. Мама была категорически против. Ей очень нравилось имя Максим. Этот спор длился бы очень долго, если бы в него не вмешался мамин отец, мой дед, предложивший назвать меня Матвеем. И это оказалось идеальным компромиссом. Ибо имя «Матвей», являясь, также, как и имя «Иван», древнееврейским по происхождению, было широко распространено и в русской среде. Не скажу, что мне оно особенно нравится, но в любом случае я по сей день благодарен деду, спасшему меня от «Мули». К тому же, отец вскоре после моего рождения навсегда покинул нашу семью, унеся с собой в неизвестном направлении благодарную память о неведомом дядюшке Самуиле.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, – а было это в самом начале шестидесятых, – в жизни нашей семьи произошло два серьёзных события. Во-первых, внезапно заболела мама. Заболела тяжело с приступами удушья, с отеками легкого. Второе событие было напротив радостным – наконец-то женился мамин брат, долго ходивший в холостяках. Оба эти факта, как бы, с двойной подстраховкой обусловили наш с мамой переезд на Юго-Запад Москвы поближе к дедушке с бабушкой. А в нашу комнатуху на третьем этаже серой измайловской пятиэтажки переселился мой дядька с молодой женой. Этот переезд однозначно положительно повлиял и на мамино здоровье, и на моё поведение, которое под влиянием хулиганского окружения, царившего в те времена в Измайлове, заметно ухудшилось. Какое-то время до конца учебного года я еще продолжал ездить в школу на Сиреневом бульваре, дорога до которой с тремя пересадками занимала полтора часа. А осенью я уже стал учеником шестого Б в своей новой школе. По началу мне показалось, что новые мои товарищи мало чем отличаются от измайловской шпаны. На первой же перемене ко мне подошли двое ребят. Самый высокий из них хлопнул меня по плечу:
– Привет Горох!
– Я не Горох, а Горохов, – попробовал я было возразить, на что он миролюбиво заметил:
– Да ты не обижайся! У нас у всех кликухи такие. Меня вот Толик зовут, а фамилия Бубнов. Но можешь звать меня просто Бубен или Толян. А Лёшку Гусева можешь Гусём звать. Он не обидится. Правда, Лёха?
Так за мной закрепилось прозвище Горох, что для меня вовсе не было обидно, ибо «горохами» называли себя многие наши родственники. Однажды учитель литературы начал какой-то свой рассказ словами:
– А было это давно, как принято говорить, ещё при Царе Горохе!
При этих словах все захихикали и стали показывать пальцами на меня:
– Это при нём было! Царь-Горох, это же при тебе было? Сознавайся!
Так моё прозвище пополнилось ещё и монаршим титулом.
Во время путешествий по Италии мне несколько раз приходилось проезжать один из красивейших её регионов – Тоскану. За окном автобуса мелькают симпатичные городки и селения, окруженные полями, садами и виноградниками. А за ними на зеленых холмах порой возникают сказочные очертания замков. Но вот вдруг, то тут, то там замечаешь дома и хозяйственные постройки с чёрными провалами окон, а иногда целые хутора и деревеньки, видимо брошенные жителями. «Что поделать, – говорит наш гид, – люди перебираются жить в города, туда, где есть работа…» Уж не знаю, тоскуют ли жители Тосканы по этому поводу. Может, и тоскуют. Но только Италия при всём при этом – крупнейший в Европе производитель овощей, фруктов и прочей сельхозпродукции. Да ведь и Россия в последнее время в этом вопросе не отстает, а в чём-то даже и обгоняет не только Италию, но и другие страны. Почему же нам так грустно, когда мы видим наши обезлюдевшие сёла и заброшенные дома? Наверное, просто потому что они наши. Кто-то в них родился и жил в юные годы, у кого-то здесь жили родители…
Деревеньки, затерянные среди владимирских лесов и болот, где появились на свет и провели свою молодость мои предки по материнской линии, ещё живы, хотя давно уже не так многолюдны, как в прошлом. Земля в этих местах никогда не была плодородной и не могла прокормить живущих на ней крестьян. Поэтому многие жители здешних деревень и сёл занимались разными ремёслами, основным из которых было плотницкое дело. Издавна владимирские мужики целыми плотницкими бригадами, или, как тогда говорили, артелями уходили на заработки в Москву, Петербург, Ростов на Дону и даже в Одессу. Этот промысел назывался «отхожим», а те, кто им занимался, называли себя «отходнЫми». Больше всего плотников было в Аргуновской волости, центром которой было село Аргуново, стоявшее на берегу реки Киржач. По имени этого села сначала только местных, а затем и всех владимирских плотников стали называть «аргунами». Краеведы рассказывают, что вокруг Аргунова сложилась даже некая «аргуновская цивилизация» с самобытным укладом жизни, с удивительной техникой «глухой» аргуновской резьбы по дереву, образцы которой мне довелось увидеть в городке Киржач. Самого села Аргунова давно уже нет, как нет в помине и «аргунов», одним из которых был мой дед Иван Иванович Горохов.
