– Какой мужик! Нет, ты только погляди, какой мужик! Интересно даже, каким ветром его занесло в нашу дыру!
Режиссёр Оксана смотрела на монитор, крупно показывающий мужское холёное лицо, и только что не облизывалась. Отвлекалась, конечно, от прямой своей работы, но вполне могла себе позволить. Беседу операторы писали двумя камерами, Оксана переключала их по давно отработанному алгоритму: секунд сорок общего плана, потом секунд двадцать –гостя студии крупно, потом – опять общий план. Правда, на Ирэну, которая вела эту беседу в студии, внимания камеры не хватало. Её можно было бы и почаще крупно брать, но крупные планы Ирэны в алгоритм не вписывались. Ну да не беда. Ведущую можно и отдельно снять, какая Ирэне разница, когда кивать и улыбаться. Закончат беседу, быстренько доснимут перебивки, Оксана поколдует с ними в монтажной, и получится у неё вполне приличное интервью минут на пятнадцать. Не работа – курорт! Отчего бы и не поглазеть на мужика, раз уж так понравился. Вполне могла себе позволить.
– Какой взгляд! А как говорит! – позволяла себе Оксана. – Инка, ну ты только глянь!
Инка и глядела, и слушала. Глядела за компанию, а слушала по обязанности: сглупила она, решив писать беседу на петличку, надо было объёмный микрофон заводить. Но кто же мог предположить, что этот Оксанкин красавец начнёт вещать таким зычным голосом! Тихий вроде был, говорил негромко, а тут вдруг начал такие рыки выдавать – только и успевай звук на пульте зажимать, чтобы помехи не лезли.
– Вы только представьте себе! – выдал гость студии очередную зычную модуляцию, – никакой химии, никаких синтезированных соединений. Никаких добавок, чужеродных женскому организму!
– Да зачем же он так голос форсирует! – поморщилась Инка, быстро микшируя звук.
– Ваш рассказ похож на сказку! – щебетнула по второму звуковому каналу Ирэна, и Инка одобрительно кивнула столбику её звука: всё в пределах нормы, молодец.
– Абсолютно с вами согласен, – собеседник, подстроившись под её щебет, заговорил тише, и теперь Инке пришлось добавлять уровень звука. – Преображение, которое происходит с женщиной поле применения этого комплекса, выглядит поистине сказочным. Но сказки тут никакой нет, всего лишь разработки отечественной… я подчёркиваю – отечественной! – косметологии.
Подчёркивая, гость опять разразился зычной модуляцией, но Инка успела зажать звук на полсекунды раньше. Надо же, приноровилась к его ритму! И теперь будто чувствует, когда этот дядечка собирается мурлыкать вкрадчиво, а когда – гудеть иерихонской трубой.
– Нет, точно, решено, после записи иду с ним общаться! – не унималась Оксана. – Позову его на монтаж интервью. Посидим рядком, поклеим ладком, глядишь, чего и склеится. А, как ты думаешь, есть у меня шанс?
Инка подумала. Оксана, сорокалетняя мать-одиночка, была женщиной миловидной: круглое лицо с ямочками на щеках, тёмные пышные волосы, аккуратно заправленные за маленькие розовые ушки, круглый подбородок немного, совсем слегка, оплывший. Чуть полноватая, и от того мягкая, аппетитная, как булочка, она была славной и очень уютной. Инка даже иногда думала, что такой, наверное, была бы её мама, доживи она до Оксаниных сорока лет – мягкой, домашней уютной. Но мама дожила только до тридцати, и поэтому навсегда осталась в Инкиной памяти молодой весёлой круглолицей хохотушкой.
А вот мужчина, – камера опять давала крупный план, – уютным не был. А был, скорее, обволакивающим: искренне-обещающий взгляд, открытые жесты, доверительные интонации. А если говорить о красоте, то дядька этот, на её взгляд, был скорее не красив, а внушителен, что ли. И породист! – обрадовалась Инка, подобрав определение. Эдакая породистая вальяжность была и в том, как он сидел за столом, как держал красиво седеющую у висков голову, как подпускал эти свои бархатно-раскатистые модуляции, как оглаживал аккуратную профессорскую бородку.
– Ну что, иду на приступ?– опять спросила Оксана, покусывая нижнюю губу.
– Иди, – разрешила Инка, – попробуй. Хотя, если честно, я не вижу, чтобы он был таким уж красавцем…
– А енто потому што молодая ты ишшо и глу-пы-яа! – сказала Оксана старушечьим голосом. – Хотя в твоём возрасте ещё простительно шалеть от красивеньких брутальных «мачиков».
– По себе, что ли, судишь? – фыркнула, не обижаясь, Инка.
– Ага. Я в твои двадцать пять насмерть втрескалась в одного такого мачу. И в результате – вон, Димка мой, лоботряс-оболтус получился. На этом – вся любовь.
– Ладно тебе, Оксан, хороший у тебя Димка получился, красивый мальчик.
– Ага, красавец. Весь в папу. И та же кобелиная натура прорезается. Девчонки, вон, дома телефон нам оборвали, всё Диму просят позвать. Я ему так и говорю: «Димка, если вырастешь похотливым козлом, как твой папаша – прокляну!»
– Не круто ли берёшь, Оксанка, ему же ещё лет мало совсем. Пятнадцать есть?
– Будет в декабре. И ничего не круто, пора уже для профилактики. А то когда девки от него залетать начнут, поздно уже будет спохватываться!
