Когда я выходил из автобуса, чугунный уголок так называемой остановки, представляющий прямоугольник на длинном штативе, поразил мою голову в точке «родничок».
Первая мысль: «На работу я сегодня не еду. Отменяется работа. Господь милостив…»
Родничок – это центральный промежуток между черепными пластинами. А еще «Родничок» – это сборник внеклассного чтения для начальной школы. Но сейчас идет речь о первом, анатомическом, «родничке». Природа создала наш череп таким образом, чтобы при рождении голова человека, для более легкого и безопасного выхода из материнской утробы, слегка уменьшилась, так сказать, сложилась. А потом снова разложилась. Все хорошо продумано. Со временем эта пустота, закрытая кожей, называемая родничок, исчезает: пластины черепа благополучно срастаются. Но у некоторых людей пластины так и не сходятся. Поэтому они всю жизнь ходят с дырой в голове. У меня все нормально: уголок остановки пробил голову в месте родничка, но был остановлен ладно соединенными черепными компонентами. Хотя, честно говоря, уголок вовсе и не пробил голову, а всего лишь рассек покрывающую череп плоть. Но до самого основания, до самого черепа.
И вот я стою неподалеку от детской площадки незнакомого двора, поражаясь тому, насколько много крови выдает рассеченная голова. Красное пятно вокруг моих ног довольно быстро растет, потому что я прикладываю к родничку комья снега и бросаю их. Прикладываю и бросаю. Хорошо еще, что накануне в Москве навалило много белой спасительной пушистости. Итак, кровавое пятно растет, а я стесняюсь. Мне очень стыдно, что люди идут мимо и смотрят, как я истекаю кровью. Еще на меня смотрят собаки. Я знаю, что собак может возбудить цвет и запах крови. Они же хищники. Как известно, возбужденные хищники могут наброситься и растерзать раненую жертву. Кстати, вот и злобная болонка с бабулькой! Агрессивная собачонка уже рвется вцепиться в меня. Страшно? Нет. Страх перед собаками затмевается стеснением. Ведь правда, очень неловкая ситуация. Глупая. И звать на помощь стыдно, и идти куда-то, фонтанируя кровью, нельзя. Но все-таки! Работа-то накрылась! Вот что главное! Удачно-то как все вышло… Неожиданный выходной!
Стою, истекаю кровью. Потом решаюсь двинуть в сторону медучреждения. Идти трудновато. Голова немного кружится. В ушах – звон. Выхожу на улицу. Пытаюсь поймать тачку. Никто не останавливается. Еще бы! Кому нужен мужик с раскроенной головой? Одной рукой держу вязаную шапочку у раны, другой голосую.
В итоге меня подбирает таджик на замызганной «пятерке». А русские на своих «логанах» не подобрали. А таджик подобрал. Такие дела. Да! Более того, таджик отказался брать у меня деньги. А вы говорите…
В приемном покое травматологического отделения такой-то больницы – человек десять пострадавших. В воздухе покоя парят очень тяжелые перегарные испарения. Всюду кафель, хлорка, нашатырь. Почти все пострадавшие выглядят большими друзьями Бахуса. Двое из них искусаны собаками. Причем один из собачьих жертв лишен половины уха. Он завывает, прижимая окровавленное вафельное полотенце к своему обрубку, а между ног у него покачивается целлофановый пакет с чем-то тяжелым. Когда этот Ван Гог заходит в кабинет, эскулапы поднимают жуткий ор: «Вы что, осатанели! Сейчас милицию вызовем! Совсем сдурел! Вон отсюда!» Оказывается, Ван Гог пристрелил изуродовавшую его собаку, затем отпилил ножовкой ей голову и принес с собой в больницу. Ему кто-то сказал, что, мол, по собачьей голове в больнице определяют степень бешенства животного.
Потом мне зашивают темя. Пока обрабатывают рану, я держу в руках маленький хирургический лоток. А в лотке лежат пинцет, игла и какая-то непонятная штуковина. Игла полукруглая, похожая на рыболовный крючок. Когда игла входит в кожу, я слышу, вернее, ощущаю хруст плоти.
– Швы будете снимать по месту жительства, – сообщает хирург.
После операции раздается трель моего мобильного телефона. С работы.
Замогильным, глухим голосом я сообщаю начальнику, что нахожусь в больнице, так как со мной стряслось несчастье.
– Какое несчастье? – настораживается начальник.
– Дорожно-транспортное происшествие, – отвечаю, не соврав ни на йоту, – не могу говорить. Очень тяжело… Извините. Потом сам позвоню. Да, очень тяжело. Пока не знаю. Спасибо. Большое спасибо. Всего доброго.
Голос у меня как у зомби.
Ну, думаю, покинув больницу, живем! Живем! Живем!
Я потерял, думаю, много крови. Необходимо восстановить гемоглобин. Солнце-то какое, боже! Жизнь прекрасна! И гемоглобин я буду восстанавливать не просто красным, а красным крепким. И не просто красным крепким, а хорошим красным крепким.
Сказано – сделано. Возвращаюсь домой с перевязанной головой и бутылкой красного массандровского портвейна. Дорогая штука, конечно, а что делать? Заслужил…
Вот так, ушел в восемь здоровым и печальным, а вернулся в одиннадцать бледным, раненым и веселым. Героем вернулся, стало быть!
Перед тем как завалиться на диван, я ставлю Вивальди. И не просто Вивальди, а Вивальди в божественном исполнении Джаз-модерн-квартета. Лег. Наполнил стакан. Взял книгу. И не просто книгу, а сборник рассказов Чехова. Доктор сказал, что мне необходим покой. Хотя бы пару дней. Хороший доктор. Хороший день. Хорошая жизнь. Счастье.
