– Морква – дело хорошее, – произнес дед, вгрызаясь в сухой темно-оранжевый корнеплод.
На вид ему было лет восемьдесят. Еще живой, шустрый взгляд бегал по миру, фиксируя все вокруг: и видимое, и невидимое. Еще пару десятков лет назад он не был философом и не управлял жизнью; казалось, наоборот, жизнь управляла им, швыряла туда-сюда, раскачивала и тут же останавливала, потом снова раскачивала, выбрасывала и опять швыряла… Он мирился и верил в собственную пенсию. Потом пенсия неожиданно наступила; пришлось переучиваться и отвыкать вкалывать на нелюбимом рабочем месте.
Его дачный дом обветшал и почти развалился. Когда-то красиво обшитый сайдингом и покрытый шифером, теперь он не отличался от других таких же молодых развалин ничем, кроме одного: абсолютно все стены были увешаны колокольчиками.
– Когда звенишь, становится хорошо, – говаривал дед, любуясь своей огромной коллекцией. – Начинаешь верить в светлое будущее, как-то теплеешь, что ли.
Он жил в свое удовольствие в маленьком дачном поселке в полном одиночестве, ел на ужин несоленую кашу и изредка почитывал дешевую литературу вроде донцовской. Детективы помогали ему настроиться на позитивный лад. Прочтя пару глав, он подходил к стене и радостно, с улыбкой на лице звенел. Казалось, улыбка его тоже звенела, как какой-нибудь плохой колокольчик, которому вставили вместо язычка деревянную щепку. Он был доволен своим звоном.
Морковку он ел по праздникам. В его молодой обветшалой гостиной висел календарь за девяносто восьмой год; он жил по этому календарю, изредка отмечая на нем важные даты и говоря при этом: «Эх, будет жизнь!». И съедал морковку, которую сам циклично выращивал на грядке около компоста.
Нравилось ему почти все. И запустение поселка, и холодная вода, с переменным успехом текущая из грязного крана, и живность, оккупировавшая все его шесть соток вместе с домом. И зимние бесполезные дни, которые он проводил за аккуратной записью в тетрадку каких-то рваных кусков измышлений, приходивших ему в голову. Он писал: «Погода сегодня нехорошая, пасмурно. Завтра, наверное, будет лучше» и звенел своими многочисленными колокольчиками.
Когда к нему пришли рекламироваться страховые агенты, один из них, поскрежетав зубом, предложил ему сжечь к чертям свою хату и построить на кредит нормальный коттедж, а потом застраховать его на какую-нибудь хорошую сумму. Дед долго мялся, переживал, что агенты, ходя по шести соткам, затопчут случайно его моркву, а потом проводил их к калитке, промямлив какое-то ругательство. Агенты, ничего не поняв, ушли и никогда больше не приходили.
Во сне он видел светлые образы своей будущей жизни, в которой, окруженный радостными внуками, он читал вслух что-нибудь прекрасное или смотрел вместе с ними фильмы. Потом приходила его жена, бодрая старушка в халате, раздавала внукам по пирожку с вареньем и присоединялась к этой семейной идиллии. Дальше были разные варианты: написание книги, величайшего труда жизни – о чем, он не понимал, но ясно видел, что сидит и пишет, – постройка нового коттеджа, лучше прежнего, на новом участке с небольшим парком и красивым бассейном в центре, или бурная городская жизнь с посещением театров, выставок, концертов, с новыми знакомствами и публичными выступлениями в Академии наук – о чем он будет говорить, он тоже не до конца понимал, но говорил с большим воодушевлением, собирая полные залы. Сны, как звон клокольчиков, вселяли в него уверенность в завтрашнем дне, в котором он жил счастливо, как никто другой.
Конец ознакомительного фрагмента.
