Самое безнадёжное предприятие для ищущих дорогу,
выбрать себе слепого поводыря.
Отряд боевиков пробирался в селение. Крадучись, неслышно, словно дикие звери. Принюхивались к запахам леса, прислушивались к звукам, замирая при каждом хрусте ветки, попавшей под ноги. Мужчины уже больше месяца прятались в горах. Днём отсиживались в пещерах, набираясь сил для ночных безумств, а тёмными ночами совершали набеги на посты российских войск. Резали русских без жалости, словно домашний скот, теряли своих, но и к своим жалости не было. С опустошёнными душами, в постоянном наркотическом бреду, они уже давно забыли, что такое мирная жизнь. Запах крови и пота стал привычен, они уже не чувствовали его, сроднились с ним, как сроднились с самой смертью, олицетворяя её самим своим существованием.
Ислам попал в отряд помимо своей воли. Ночью появился давно исчезнувший из селения брат, жёстко выдернул спящего мальчишку из постели. Отодвинув в сторону испуганную мать, быстро нашёл вещи брата и заставил одеться. Вывел из дома, и тайными тропинками увёл в горы. За всю дорогу ни словом не перекинулся с братом. И только когда они оказались в глубокой пещере, где расположились боевики, брат сказал Исламу, что пора уже глупому юнцу становиться настоящим мужчиной. Уже на следующий день Ислама стали учить убивать. А как надо добивать врага показали на пленном русском мальчишке, захваченном в последнем набеге на роту минёров, которые днём лазили по минным полям, убирая мины, расставленные боевиками. На этих минах погибло немало и мирного населения.
У Ислама замирало сердце, страх сковывал мысли. Хотелось бежать сломя голову подальше от этого страшного логова озверевших людей, для которых не осталось ничего святого. У них теперь был только один бог в лице своего командира, лютого, смотревшего на мир голодным волчьим взглядом. Но брат не оставил ему выбора. Оттащив в сторону и прижав к стволу дерева, дыша в лицо тяжёлым перегаром, приставил к горлу холодную сталь острого ножа. Ислам всё понял. Ему не уйти отсюда, надо выждать время.
Уже через неделю Ислама взяли на ночную вылазку. Шли долго, пробираясь узкими тропами под скудным светом тонкого месяца, шарахаясь от каждого звука ночного леса. Спускались крутой тропой, цепляясь за редкие кусты, соскальзывая на мелких камешках. Вышли к дороге, затаились. Пост был метрах в трёхстах. На посту зашлась в лае сторожевая овчарка, к ней присоединился вой бродячего пса. Боевики выжидали.
Недалеко от поста часового стояло наскоро сколоченное помещение для роты сапёров. Бойцы спали после трудного дня. Уже больше недели разминировали участок степи, обильно поросший сорняком и пересыпанный разного калибра камнем, доходящим до валуна. И, на каждом метре степи, могла притаиться холодная смерть. Оставался последний смертоносный участок у кромки леса, когда сумерки резко сгустились, заставив отложить разминирование до утра. Заградительную проволоку не стали растягивать заново, решив расставить флажки. Со стороны леса можно было ожидать только непрошеных гостей. Ребята разметались на самодельных топчанах, ночь не приносила прохлады, а спать под открытым небом не было возможности. Здесь всё еще была война, не та война, где противники сходятся в открытом бою, а подлая, звериная, выныривающая из темноты и бьющая в спину.
Боевики решили обогнуть голый от зарослей участок, и отошли в сторону леса. Скрывшись в зарослях, прошли по краю к степи и притаились. Проволочного ограждения не было, значит, минёры потрудились на славу, тем самым, очистив путь противнику. Командир жестом приказал выстроиться в цепочку и, согнувшись, ступил из леса. Остальные потянулись за ним. Шли плотно друг за другом, были уверены, что мин нет.
Грохот со стороны минного поля вырвал из паутины сна спавших ребят. В лае зашлись псы, орал благим матом старшина, стараясь удержать в помещении переполошившихся бойцов. Но ожидаемой стрельбы не было, вскоре и псы угомонились. Включили прожектор, направили на поле, выхватывая кусками участки земли. На поле не было движения. Была тишина. Выставили второго постового и завалились на койки. Заснуть уже никто не мог. Болтали, выходили курить, играли в карты. А на рассвете, со стороны поля, услышали еле доносящийся стон, будто ребёнок всхлипывал.
Андрей, первогодок, веснушчатый, со смешно торчащими ушами белобрысый мальчишка, покрылся потом с головы до ног. В его воображении пронеслась страшная картина, в которой ребёнок залез на минное поле и наступил на последнюю оставшуюся мину.
Старшина, взяв пса Иртыша, пошёл в сторону стонов. Иртыш шёл осторожно ступая, хотя мин на этом участке уже не было. Но и у него уже появилась привычка ступать, высоко занося лапы, предварительно принюхиваясь к земле. Дошли до флажков, Василий взял Иртыша на поводок, осмотрелся. По полю были разбросаны остатки человеческих тел, из – за валуна, откуда доносился стон, была видна нога в армейском ботинке. Василий обогнул валун с безопасной стороны и увидел молодого парнишку, лежащего навзничь с закрытыми глазами. Голова парня была в крови, но в остальном он был цел. Василий отшвырнул от боевика автомат, приподнял голову и увидел, что в затылке мальчишки засел своим краем острый осколок. Василий осторожно вытащил осколок и туго перевязал повреждённый участок стерильным пакетом.
