Смартфон, лежащий передо мной на столе, мелко затрясся и запиликал бетховенскую «Оду к радости». Значит, звонит Сам.
– Слушаю, Поляков.
– Зайди.
– Есть.
Кабинет начальника расположен почти напротив моего, а вся наша контора занимает в офисном центре часть этажа с кухней и маленьким конференц-залом, в котором мы отмечаем 23 февраля, 8 марта, День Победы, ну и юбилеи. Контора отделена от множества других организаций дверью с кодовым замком, так что посторонних у нас не бывает.
Секретарши у шефа нет, поэтому просто стучу в полированную дверь:
– Разрешите, Фёдор Григорьевич?
– А, это ты… Заходи. Сколько раз просил обходиться без этих «Есть!», «Так точно!» и прочей херомантии, – ворчит шеф. – Хоть кол на голове теши! Ты бы ещё каблуками щёлкнул по телефону! Мы уже давно не в армии, пора забыть пехотное дуболомство!
– Не могу, Фёдор Григорьевич, всё-таки с генералом разговариваю! Это у кадровых в крови. Но я буду стараться, честное слово!
– Ладно, ладно, – ворчит, смягчаясь, шеф. – Садись, не торчи, как… Не торчи, в общем.
Начальнику уже за семьдесят, он давно в отставке, но когда его называют генералом, старику приятно. Ну а мне маленькая и безобидная лесть не стоит ничего, тем более что к шефу я отношусь с симпатией и благодарностью. Именно он несколько лет назад круто изменил мою жизнь, а тогда мне было на редкость паршиво… Такое не забывается.
Я – лётчик. Точнее – военный лётчик. Ещё точнее – бывший военный лётчик. Причём настолько бывший, что и вспоминать неохота. Летал я на тяжёлых машинах, и служба шла как у всех до того полёта, в котором и случился отказ. Вероятность его была один на тысячу, но не повезло именно мне.
Я тогда уже был командиром корабля. У «дальников»[1] – подполковничья должность. Тот полёт сначала протекал как обычно, а вот потом началось… Обычно лётные происшествия – результат разгильдяйства техников или самих лётчиков, но я, как потом установила аварийная комиссия, поймал заводской дефект, с которым в воздухе ничего нельзя было сделать. Сначала отказала основная гидросистема, и это было плохо, но пока терпимо, поскольку самолёт подхватила резервная. Как положено, я сразу доложил на землю, услышал стандартное: «Действуйте по обстановке», прекратил выполнение задания и плавненько развернулся, надеясь дотянуть до своего аэродрома (других поблизости не было). А потом стала скисать и резервная гидросистема, казалось, что к штурвалу привязана двухпудовая гиря. Шевретовая куртка на спине мигом пропиталась потом, только что не хлюпала, нервы были на пределе, потому что при отказе резервной гидросистемы самолёт превратится в летящий к земле с характерным свистом лом.
На земле это прекрасно понимали – все же бывшие лётчики! – поэтому руководитель полётов подчёркнуто спокойным голосом приказал: «Покинуть борт!»
Подо мной тайга, ничего падающий самолёт разрушить не может, да и пожара не будет, потому что зима. Но самолёт-то пока летит, турбины ровно и привычно гудят, давление в гидросистеме, конечно, снижается, но ме-е-едленно. И так мне вдруг свой ракетоносец жалко стало! Красивый, мощный, любимый. Первый корабль, которым я командовал («дальники» свои самолёты по традиции кораблями называют). И решил я рискнуть. Экипажу приказал прыгать, а сам остался – вдруг дотяну до полосы? Ну а на нет и суда нет. С покойника какой спрос? Дождался, когда загорелось табло «Самолёт покинул оператор», и доложил своё решение на землю, РП помолчал, а потом:
– Ну смотри, Серёга. Полоса готова, мы тебя ждём. Но, всё-таки, может, прыгнешь, а? Прошу как сына: брось ты эту дуру железную, мы тебе новую дадим!
– Да тут лететь всего ничего осталось, я уже за дальний привод[2] зацепился…
В общем, гидросистема моего корабля окончательно скисла практически на земле. Сесть-то я сел, но стойки шасси не вышли, крыло не в посадочной конфигурации, а на такой скорости… Машина-то уцелела, а вот я сам… Полгода по госпиталям, три операции и списание. Обычно наш брат пилотяга, когда с лётной работы уходит, перебирается в те же руководители полётов, там требования по здоровью другие, а дело, в общем, знакомое. Но это был не мой случай. Лечащий врач в госпитале завёл меня в ординаторскую, налил полстакана коньяка, себе плеснул на дно и говорит, не глядя в глаза:
– Извини, командир, я всё понимаю, но из армии тебе придётся уйти. Не с твоими диагнозами служить… Ничего не могу сделать, даже не проси.
А я и не просил, ибо, о чём же тут просить? Всё ясно…
Вот так в сорок лет я и остался торчать, как забытая известно где клизма. Слава богу, хоть квартира в Москве была – от стариков осталась, всё не на вокзале ночевать. А кроме этого что? Ну пенсия. С голоду не помрёшь, но работать всё равно надо. А кем? Я же ничего не умею, кроме своего ремесла, я военный лётчик минус инженер, как в дипломе написано! Что же мне теперь, стоянки охранять или газеты разносить? В рабочие тоже нельзя – доктора запретили. Не запил я только потому, что к спиртному никогда пристрастия не имел. Поговорить не с кем – друзья все в войсках остались, да и какие это друзья? Так, сослуживцы, у каждого своя жизнь, свои заботы. А одноклассников я и не помнил.
