Читать онлайн полностью бесплатно Юрий Пересичанский - С небом наперегонки. Поэзия

С небом наперегонки. Поэзия

Всякий стих воспринимается каждым читателем по-своему, а для автора чаще всего поэзия – это признание поэта в любви (почти всегда безответной) к жизни, дабы как можно дальше самозабвенно убежать от ревнивицы-смерти, следующей по пятам и всегда готовой раскрыть объятия.

© Юрий Пересичанский, 2017


ISBN 978-5-4485-8942-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

* * *

Буквы слагаются в слова, слова слагаются в текст, из текста, души поэта и позволения Бога рождается стихотворение. Каждый читатель, знакомясь со стихотворением, прочитывает его по-своему, по-новому, рождая таким образом практически новый текст. Так беспрерывно рождается живое небо поэзии, объединяющее эпохи и народы.

Хотя лично для автора чаще всего поэзия – это признание поэта в любви (почти всегда безответной) к жизни, дабы как можно дальше самозабвенно убежать от ревнивицы-смерти, следующей по пятам и всегда готовой раскрыть объятия.

Для самого же стиха главное, чтобы самая сложная, самая глубокая и необычная метафоричность была в то же время естественной, прозрачной и понятной, такой, что легко прочитывается, чтобы содержание естественно порождало форму, через которую это содержание легко бы узнавалось. Ведь поэзия не в словах и не в строках, а между словами и между строками.

Владимиру Высоцкому

1.

Давно ль Христовы раны открывались
Глазами Лазаря в сердцах врагов?
Давно ли Савла в Павла превращали
Мелодиею сброшенных оков
Твоя гортань на ноте прорицанья,
Твоя, на вздохе откровенья, грудь,
Органными мехами потрясая
Безликий свод, куда лишь орды прут
Пожитки ненасытных суесловий?
В хмельных глазах, распластанных под ноль,
Голгофу дыбил голос твой давно ли?
Глазам твоим лишь мир иной давно ль?
Давно… А будто вот, за поворотом —
С налета в лоб звон струн и хрипотца,
Как лат бряцанье, страха и упрека
Не ведающее – гитары царь!
О, рыцарственный строй былых мгновений,
Поминовеньем скорбных лет восстань во мне,
Таранным лязгом лобового пенья
Броню забывчивых времен разбей!
Восторга пилигрим, мытарствуй с миром,
В пустыне беспросветной немоты
Нещадно расточай глагола миро,
Любимец замогильных палестин.
2.
Разбег был крут, а смерть – полет, паденье ль?
Искупится ли весь надменный быт
Парением коленопреклоненья
Пред искренностью «быть или не быть»?
В «Охоте на волков» играешь Волка —
То Гамлета ль себе в суфлеры брать,
Иль в оцепленье, на потребу толпам,
Флажком испуга рдеть и трепетать?
На сцену хлынула возня галерки.
На небе дно. И все едино мне,
Где Гамлет – в гардеробной иль суфлерской.
Вот жаль Офелию – ей на панель.
Увы, лягушка не всегда царевна.
Толпа – всегда толпа, а не народ.
И только лишь чекан стихотворенья
Сквозь ретушь времени судьбу ведет.

Октябрь

1. Узнаванье октября

Сожженных мостов остывающим пеплом

ложится листва в пестрый наст бытия.

В зеркал отрешенье подобьем поблеклым

отторгнут – о Боже! – да это ли я?


Моя ли рука содроганьем отметит

сникающий пульс, словно мельк маяка

в густеющем сонмище шторма – несметен

провал или вал в маяте моряка?


Горька, солона на меже предрассветной

несбыточность снов, и к рассвету закат

так близок, как призрак седеющей вести

предснежья зимы в октября облаках.

2. Ветхозаветность октября

В утробе требы октября,

как в озареньях поглощенного Ионы,

Ниневии наития горят

немыми угольками исподбровья.


Испробована соль стократ,

И снова рыка льва непревзойденней

собачий вой: Экклезиаст —

последний полнолунья акт задернут.


Июлю в след октябрь попал,

как в след Израиля Иеремия, —

о, лета бабьего печаль,

тебя ль нарек Амнон Фамарью милой.

3. Последний бунт октября

Просторы убраны блистаньем паутины.

Тоскливостью высокой взбиты облака —

шиньон Антуанетты перед гильотиной:

и падает кровавым лезвием закат.


В отребьях траурного обрамленья веток

на месте, падающей в обморок, листвы

зияют, жадным к зрелищам кровавым, блеском

невосполнимые пробелы пустоты,


как взгляды, жадной к наслажденьям казнью, черни.

Широк прощальный осени невинной жест,

как повелителя поклон надменный,

прощающий толпе мытарства королей.

К годовщине гибели «Курска»

Тень, спину прикрывающего, друга,

подругу слез мужских, надгробных слов,

промозглой до кости, продроглой грудью

встречать – да по плечу ли этот стон,


уставшим чтить уставы сухопутья,

устам, уставшим даже от забав

кораблики мыслишек пресных путать

и мелководьем шлягерным пускать.


Курортный раж, азарт загара – лето…

Душ-тел, вокзалов-багажей бог – юг…

Буфет-купе, пропито и пропето:

на юг – на юг…, на юг – на юг… И вдруг!


Стучат?!. – Крым, Сочи – все покрыла вести

девятым валом северная ночь…

Москва – Курск – Киев, города и веси —

стучат?!. – жена, невеста, мать и дочь…


Стучат?!. – в груди подлодки не бывает

чужих сердец, чужих смертей – стучат?!.

Нет в горе слез чужих, чужих печалей:

стучат?!. – стучат?!. – отец, товарищ, брат…


Стучат?!. – Не «С0С», не жажда кислорода,

не точки и тире, а души и сердца

вымаливают памяти – не продан

ли прах, литаврами ли узнана слеза?


Стучат?!. – Огромной разрастаясь раной,

стучит Отечество в груди всех стран

(страны ль?) – как странно разделять на страны

невосполнимость горестных утрат…


Вот так же и Отечество недавно —

на плесе вечности лишь пузыри,

веками нам накопленных, дыханий,

от «а» до «я» утопшей, старины.


Стучат?!. – Лишь Богу ведома морзянка,

как жабр на брег, под воду скрытых, ртов —

поведай Беринг Стиксу стих озябший

о нежности Онежских берегов…

Кощунство зноя

Не дланию дарящею бодрит,

а одуряет желчи течью

диск солнца – бел и зол его зенит.



Другие книги автора Юрий Пересичанский
Ваши рекомендации