“Первым признаком политической
мудрости является умение считаться
с данным положением дел”.
Г. Плеханов
С отменой в 1861 году крепостного права капиталистические отношения в Российской империи стали господствующими отношениями. Рост промышленности предопределил быстрый подъем рабочего движения, развитие которого в конце 19 века пошло по пути социал-демократии.
Русская социал-демократия – наиболее молодая в европейской социал-демократии – обладала с точки зрения классической марксисткой теории некоторыми странностями, обусловившими, как оказалось, многие последующие события в истории страны.
Георгий Плеханов – известный русский марксист, наиболее образованный и близкий из всей русской социал-демократии – по своему положению основателя и теоретика в эмиграции – к основному течению западноевропейского рабочего движения конца девятнадцатого века, в своей полемике по организационному и другим вопросам, именно в силу своего положения полпреда классического марксизма в России, должен был отметить эти несообразности, возникшие благодаря специфическим условиям имперской действительности.
Известно, что подобного рода расхождения (а их было достаточно) составляли рутинную тему препирательств “большинства” и “меньшинства” РСДРП1, между специфическим русским марксизмом и каноническим марксизмом, в не менее специфически русском исполнении.
Плеханов же интересен как раз минимумом специфического, и эта, с одной стороны, приверженность к выводам классической теории и отсутствие шаблонности мышления, которая спасала его от оппортунизма меньшевиков, делала его критику “твердого большевистского крыла партии наиболее исторически ценной.
В 1903 году позиции сторон вполне определились. В частности, в организационном вопросе “большинство считало, что и комитеты, и отдельные члены партии могут получать очень широкие полномочия, но это должно зависеть от Центрального комитета, ЦК может и, наоборот, если найдет нужным и полезным, своей властью раскассировать комитет или другую организацию, он может лишить того или другого члена партии его прав. Иначе нельзя успешно организовать дело пролетарской борьбы”.2
“Представители называют это централизмом, – возмущался по этому поводу далее Плеханов, – Полноте советники! Это просто-напросто была бы мертвая петля на шее нашей партии, это бонапартизм, если не абсолютная монархия старой дореволюционной манеры”.
В доказательство он рисует живописный и, увы, как оказалось не исторического вероятия политический пейзаж.
“Вообразите, что за Центральным Комитетом всеми нами признано пока еще спорное право “раскассирования”, тогда происходит вот что. Ввиду приближения съезда, ЦК всюду “раскассировывает” все недовольные им элементы, всюду сажает своих креатур и, наполнив этими креатурами все комитеты, без труда обеспечивает себе вполне покорное большинство на съезде. Съезд, составленный из креатур ЦК, дружно кричит ему: “Ура!”, одобряет все его удачные и неудачные действия и рукоплещет всем его планам и начинаниям.
Тогда у нас действительно не будет в партии ни большинства, ни меньшинства, потому что у нас осуществится идеал персидского шаха. Щедрин говорит, что когда Мак-Магонша спросила у этого повелителя “твердых” магометан, издавна пользующегося правом “раскассирования”, какая из европейских стран нравится ему больше остальных, он, не колеблясь, ответил “Россия” и тотчас кратко пояснил свою мысль: “Jamais politique, toujour hourrah! Et puis фюить!” (Никакой политики, всегда ура! И затем фюить!) У нас тогда будет как раз это самое: “Jamais politique, toujour hourrah! Et puis …раскассирование!”3
“ Большевики очевидно смешивают диктатуру пролетариата с диктатурой над пролетариатом”,4 – заключает Плеханов, относя это к их приверженности к тактике интеллигентских заговоров а ля Бакунин. Однако первопричина этой, да и некоторых других особых черт российского ортодоксального марксизма лежит в том последовательном восприятии места буржуазии, пролетариата и социал-демократии, продемонстрированном Лениным, поддержанным большинством РСДРП, а затем всем русским рабочим движением.
“Мы сказали, – пишет Ленин в своей брошюре “Что делать?”, – что социал-демократического сознания у рабочих и не могло быть. Оно могло быть принесено только извне…” Против этого нечего возразить, если иметь ввиду рабочих России начала ХХ века. Между тем, Ленин проходит мимо этого, явно ограничивающего его рассуждение по времени и месту, обстоятельства и, по обыкновению любого русского интеллигента выводить общемировые истины из чего угодно, продолжает: “История всех стран свидетельствует, что исключительно своими силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание трэд-юнионисткое, то есть убеждение в необходимости объединяться в союзы, вести борьбу с хозяевами, добиваться от правительства тех или иных необходимых для рабочих законов и т.п.
…Учение социализма выросло из тех философских, исторических и экономических теорий, которые разрабатывались образованными представителями имущих классов. Основатели современного научного социализма, Маркс и Энгельс, принадлежали сами по своему социальному положению к буржуазной интеллигенции. Точно также и в России теоретическое учение социал-демократии возникло совершенно независимо от стихийного роста рабочего движения, возникло как естественный и неизбежный результат развития мысли у революционной социалистической интеллигенции”.
