1920 год
Просторную комнату тускло освещала единственная свеча. Мальчишка, забившись в угол комнаты между стеной и старым шкафом, сидел, обхватив себя за коленки, и, дрожа, раскачивался из стороны в сторону, пытаясь не вслушиваться в посторонние звуки. За окном, помимо завываний ветра, были слышны крики людей, заставлявшие ребенка еще сильнее трястись от страха. По пухлым щекам мальчонки текли крупные слезы, очерчивая соленые дорожки на бледной коже.
Неожиданно дверь в комнату резко распахнулась с ужасающим громким скрипом. Ребенок, вздрогнув, поднял голову, сильнее прижимаясь худым тельцем к стене, и практически перестал дышать.
– Сын, где ты? – раздался у дверного проема грубоватый мужской голос.
– Я здесь! – Выкрикнул облегченно мальчишка и, вскочив на ноги, бросился к отцу. – Мне страшно. – Голос ребенка дрогнул.
– Страх – это нормально, только он помогает нам понять, что мы еще живы. Идем.
Отец схватил сына за маленькую ладошку и потащил в соседнюю комнату. Мальчишка не успевал за широким шагом родителя и пару раз споткнулся. Пронзительный женский крик, донесшийся по ту сторону окна, в котором мелькали огненные всполохи, испугал сына и заставил остановиться. Ребенок обернулся. И без того большие темно-карие глаза округлилась, и в них вспыхнуло отчаяние, которое мгновенно сковало хрупкое тело.
– Мама! – вскрикнул он. – Отец, это мама!
Женщина кричала так сильно, что ее голос обрывался на самых высоких нечеловеческих нотах.
– Идем, сын. – Мужчина дернул за руку ребенка, но тот, словно пригвожденный к полу, остался на месте, сдвинувшись буквально на пару сантиметров, и все также с опаской смотрел в окно.
– Отец. Мы должны ей помочь. – Голос мальчишки дрогнул.
– Сейчас мы уже никому не поможем, их слишком много. Идем. – И снова решительно дернул его за руку, да так сильно, что мальчишка споткнулся и упал бы, если бы отец вовремя его не поддержал.
Они быстро прошли в соседнюю комнату. Это была кухня. Посередине стояла печь, а за ней в полу виднелась неприметная дверца, которая вела в подвал. Присев, отец потянул за скрытую ручку, распахнул створку и посмотрел на сына.
– Залазь и сиди тихо до рассвета, а потом, с приходом первых лучей солнца, уходи из деревни, чтобы тебя никто не видел, а иначе они тебя никогда не отпустят. Слышишь меня?
– Нет. Я не уйду без тебя и мамы.
– Сын, мы уже не жильцы. Слишком долго ждали и упустили много времени. Ты единственный, кто сможет продлить наш род и бороться с этим злом. Когда-нибудь ты вернешься сюда и закончишь наше дело. – Мужчина говорил быстро, голос его дрожал. Он изо всех сил пытался выглядеть спокойным. Но глаза подводили, и в них зарождались слезы от понимая, что это последние секунды, когда он видит сына.
– Отец… – В глазах мальчишки тоже застыли слезы.
Еще утром они вместе ходили на рыбалку, а мать приготовила его любимый рыбный пирог… Все было хорошо, а сейчас в его уши врезались душераздирающие крики матери, и ребенок своим детским, но уже развитым мозгом знал: отец прощается навсегда.
Мужчина взял своими испачканными в грязи ладонями сына за лицо и, приблизившись, уперся своим лбом в его.
– Знай, мы всегда любили тебя и будем любить, что бы с нами ни случилось. Ты уже взрослый и сможешь добраться до города. Главное – помни то, чему я тебя учил.
– Но я… не… хо…чу! – прохрипел мальчишка, и все же слезы снова полились по его щекам.
– Мы не выбираем нашу жизнь, судьба все решает за нас. Сын, помни, у тебя есть всего лишь час после рассвета, когда лес и обитатели деревни снова уснут и не будет стражи. За этот час ты должен выбраться. Помнишь карту, что я тебе рисовал?
– Д… да… – шмыгнул парень носом.
– Хорошо. Вот, возьми это. – Отец достал из внутреннего кармана жилетки небольшой увесистый сверток. – И знай, что мы с матерью тебя любим. – Мужчина поцеловал сына в лоб и, крепко обняв, проговорил:
– Давай, полезай в яму.
Мальчишка, схватив подношение отца, быстро юркнул в темную дыру, в которой противно пахло землей и сыростью. В последний раз он бросил быстрый тоскливый взгляд на родителя, замечая, как по заросшей щетиной щеке отца стекла крупная слеза.
– Может, тебе удастся выбраться из этого проклятого места, как не удалось это сделать мне. – Одними губами прошептал мужчина.
Мальчишка не расслышал этих слов. Дверь хлопнула, и стало так темно, что от этой черноты вокруг заболели глаза. Ребенок сел на холодную землю и, обхватив себя за колени, прикрыл глаза, до боли сжимая веки. Даже на дне глубокой ямы до него все еще доносились возгласы людей. Голос матери он уже не слышал – тот потонул в общей какофонии боли и отчаяния. И чтобы не слышать весь ужас, который творился на улице, ребенок стал раскачиваться из стороны в сторону, закрыв ладошками уши. Его губы беззвучно шевелились, напевая только ему одному известную песню.
Мальчишка, кажется, даже забылся, отгородившись от всего этого кошмара. Он не знал, сколько прошло времени и как долго просидел в яме. Но когда оторвал ладошки от ушей, все было тихо. Ребенок мелко подрагивал, то ли от холода, то ли от страха. Мальчишка поднялся на ноги, вставая на носочки, потянулся к двери и, приложив к ней ухо, прислушался.
