Зачин. О луне и розах
Мой душистый цветок, моя луна. Просыпаясь утром – я вспоминаю тебя. Днем мои мысли заняты тобой – а ночью я вижу тебя в волшебных снах. Твой ангельский образ – вытатуирован у меня на сердце.
Ты кажешься мне похожей на самую яркую розу из того букета, который я подарил тебе во вторую нашу встречу. Как разгоняющая тьму золотая луна, взошла ты на небо моей жизни…
Ты знаешь: лирика Навои и Саади заменяла мне хлеб и молоко. Будто пчела нектаром – питался я стихами персидских и тюркских классиков. Я и сам поэт. Так что позволь мне с долей витийства сказать: ты достойна без забот гулять по тенистому саду, срывая цветы и слушая трели пернатых; медленно потягивать сладкое багряное вино из хрустального кубка; полулежа на застеленном бухарским ковром инкрустированном самоцветами троне – принимать дары от бьющих поклоны воздыхателей.
К сожалению, на этом свете мало места для поэзии. Мир жесток – и люди тоже жестоки. Прямоходящими потомками обезьян движет жажда наживы и власти над ближним. Живя среди подобных «хомо сапиенсов» – невозможно не замараться. Я, пожалуй, атеист – и не верю в сказку о первородном грехе. Но не поспорить: каждый землянин старше четырнадцати лет – признается в этом или нет – верблюдом несет на себе груз своей вины.
Твои лепестки, о мой цветок, не могли не запачкаться пылью и грязью этого подлого мира. Но я каждый раз орошал тебя дождем своей любви – так что ты всегда была для меня чистой и свежей. Такими бывают весною на рассвете розы в цветниках твоей прекрасной родины – Восточного Туркестана.
Роза останется розой, даже если распустится на берегу зловонной – полной отходов – канавы. Тусклая луна, обложенная тучами – все равно луна.
Я это очень хорошо понимаю. И потому в моих глазах мы всегда были Фархадом и Ширин, Меджнуном и Лейли, Тахиром и Зухрой. Хотя я бросивший институт нервный юнец, убирающий туалет за кошками – а ты была проститутка и никогда по-настоящему не любила меня.
1.Неприкаянная душа
Мне только-только стукнуло девятнадцать лет. Возраст, в котором Чингисхан уже предводительствовал ватагой удалых багатуров. Но мне – как до неба – далеко было не то что до рыжебородого монгольского кагана, но и до любящего приложиться к бутылке сантехника дяди Васи. Потому что дядя Вася – в отличие от меня – обладал хотя бы толикой свободы.
А я был пушистым – не научившимся летать – птенцом под крылышком у энергичной и пышущей здоровьем (даром, что шестидесятилетней) бабушки. Бабушка была подлинная бизнес-вумен, деловая леди и современная барыня, посещавшая косметолога и массажиста. И даже перед походом в магазин за палкой колбасы не забывала опрыскать себя духами с ароматом лаванды. Занимала должность в офисе крупного банка. В другом банке имела счет с кругленькой суммой, на который регулярно капали проценты. Владела акциями транснациональной корпорации, производящей парфюмерию, и играла на бирже.
Реализовавшаяся – так сказать – «на поле общественной деятельности», бабушка была и суперской домохозяйкой. Любила вязать носок под мелодраматический сериал. Варила щи – борщи – уху и жарила котлеты. А коронным блюдом бабушки был пирог с мясом и грибами, которым я объедался до смачной отрыжки.
Бабушка опекала меня сильнее, чем могли бы папа и мама вместе взятые, если б были живы. На каждый праздник – включая день независимости республики – охотно дарила мне немаленькие денежные суммы. Но не позволяла мне самому заработать себе на карманные расходы хотя бы промоутером, раздающим рекламные листовки у японского кафе или пиццерии.
Подняв палец – на котором серебрилось кольцо – бабушка с многозначительным видом говорила: «Твоя работа, дитя – это учеба».
И я учился – я без дураков учился. Ломал ногти и крошил зубы о гранитные глыбы знаний на втором курсе юридического факультета Расейского столичного социального университета. Выплесни на меня ночью ведро холодной воды и спроси что-нибудь из римского права или шестой параграф кодекса Хаммурапи – и то я ответил бы без запинки.
Если быть откровенным: душа моя совсем не лежала к юриспруденции. Иногда, когда я открывал толстый, как Талмуд, учебник – напичканный терминами вроде «презумпция невиновности», «неустранимое сомнение» и «исковые требования» – на меня девятым валом накатывало запредельное отчаяние. Хотелось запустить фолиантом в стену – а потом топтать чертову книжищу ногами. Честное слово: святая инквизиция не снискала бы в веках недоброй славы, если б сжигала на кострах не труды ученых – а сочинения всяких законников.
Но на то, где мне учиться – я мог повлиять не больше, чем на политику инквизиции. Университет и факультет выбирала многоумная бабушка. Уж она-то знала, как обустроить будущее единственного внучка.
«Юрист – профессия, которая всегда будет востребованной», – бородатым Конфуцием внушала мне бабушка.
Она так и видела меня молодым преуспевающим адвокатом в безукоризненном сером пиджаке и в брюках со стрелками. С поблескивающей от геля прической. Арендатором комфортабельного офиса на двадцать пятом этаже делового центра в самом сердце мегаполиса.
