Мне уже много лет, так много, что я уже готова уйти в вечность и мне совсем не страшно. Я родилась на стыке веков, так и не поняв, к какому веку я отношусь своим рождением. Без минуты полночь, тысяча девятисотого, я появилась на свет, а ровно в полночь, тысяча девятьсот первого года, раздался мой слабый плач. Наверное, этот вопрос мучил меня всю жизнь или я просто зациклилась на нём, как бы сейчас, в конце двадцатого года, сказали, что это бзик.
Семья была бедная, отец батрачил на бая, жившего на труде подобных отцу, женщинам, носившим паранджу и вовсе не было работы. Помню, паранджа моей матери была старая, тёмная, потерявшая свой изначальный цвет, залатанная во многих местах, да и платье, узбекского покроя, больше походило на холщовый мешок. Наверное, время моего рождения никто бы и не запомнил, но роды у матери принимала молодая женщина из города, она как раз вернулась в наше село, выучившись в городе. Сейчас я даже уже и не знаю, как в то время, ей удалось поехать в город и закончить курсы медиков. Может была сиротой и жила одна, или уж очень настырная в учёбе была, кто знает. Только её через год убили, ударив камнем по голове, а когда она, вскинув руки и вскрикнув, упала, просто добили. Она как раз возвращалась поздней ночью, в очередной раз приняв у кого-то роды. Видимо, людям, не нравилось, что она не такая, как все, да и паранджу она не носила, только платок на голове.
В то время, народ был простой, недалёкий, подчинявшийся любым приказам баев. Это она сказала моей матери, что родилась я на стыке веков и жизнь у меня будет особенной. Позже, мама мне сказала, что если бы роды у неё принимала местная повитуха, я бы не выжила, настолько слабенькой я родилась. Отец моему рождению не был рад, ему нужны были сыновья, чтобы повзрослев, они смогли работать на бая, как и он с подросткового возраста.
– Эх! Где же я ей приданное возьму, да и кто женится на голи? А может и не вырастет, умрёт, – это были его слова при моём рождении.
Всё это рассказала мне мама, когда я подросла. Знал бы тогда мой отец, что я доживу до глубокой старости и стану свидетелем и даже участницей исторических событий двадцатого века. Но всё по порядку.
Родилась я слабенькой, с маленьким весом, совсем крошечной девочкой, может, увидев меня или взяв на руки, мой отец и решил, что я не жилец. Да и как, тогда, в такой бедности, рождаться детям с соответствующим весом? Отец всё же милостиво почитал над моим ухом молитву и дал мне имя, назвав Халида, так как при рождении у меня было большое родимое пятно на плече. И всё, больше он мной не интересовался.
Мама кормила меня грудью, но недолго, молока почти не было в иссохшей груди матери. Она мочила в воде крошки хлеба и завернув в кусочек тонкой материи, сунув мне в ротик, занималась хозяйством, часто забывая обо мне. Наверное, другой ребёнок и правда бы умер, но я оказалась живучей и тихонько росла. После меня, у мамы родились ещё дети, мальчики погодки, которых так ждал отец и обо мне, кажется, совсем забыли.
Шли годы, слухи о том, что творилось в больших городах, едва доходили до нашего села, только много позже, я узнала, что была революция, обернувшаяся крахом и кровавым воскресеньем. Этого я не понимала, да и никто не понимал, не до того было. Люди думали о том, как прокормить свои семьи, только из года в год становилось всё труднее. Когда мне исполнилось одиннадцать лет (о школе и речи не было), отец решил, что от меня будет больше пользы, если я пойду работать в дом бая, на которого работал он.
– Да что же она там будет делать, отец? Она ещё совсем маленькая, – слёзно просила мама.
Может она по-своему меня любила, мать всё же.
– В большом доме всегда работа найдётся. Хоть одним ртом в доме меньше будет. В её возрасте, многие уже матерями становятся, – твёрдо ответил отец.
И следующим утром, он впервые взяв меня за руку, отвёл в дом бая.
– Господин, я привёл к Вам свою дочь. Помните? Вчера я говорил Вам о ней? – согнувшись почти до земли, сказал отец.
Турсун бай, сначала скривив бородатое лицо, посмотрел на меня и грубо пощупал моё худенькое тельце.
– Ты говорил, ей одиннадцать лет, ты соврал мне, неверный! Ей не больше восьми будет! – закричал Турсун бай.
– Что Вы, господин, разве б я посмел врать такому достопочтенному человеку? Вы не смотрите, что она такая маленькая и худая, любую работу будет делать, сами убедитесь в этом. Не откажите, умоляю, – просил отец, так и не выпрямив спину перед баем.
Турсун бай долго молчал, а я, опустив голову, стояла и молча ждала своей участи. Через несколько мучительных минут ожидания, Турсун бай наконец поднялся с курпачи, постеленной на глиняный топчан перед хаузом (небольшой пруд) во дворе дома и грубо схватив мою маленькую ручку, быстро поволок на женскую половину своего большого дома. Я лишь плакала, оглядываясь на отца. Страх и волнение сковали моё тельце, ножки едва передвигались, но я почти бежала за огромным, как мне тогда казалось, из-за своего очень маленького роста, мужчиной.
– Эй! Кто там есть? Чорила(слуги)! – крикнул Турсун бай, что заставило меня вздрогнуть и сжаться от страха.
