1917 год: лица, личины и лики революции
Булдаков Владимир Прохорович – доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН.
Не секрет, что современные представления о революции примитизировались. Несмотря на многочисленные публикации источников (главным образом мемуаров), так называемые «объективные» предпосылки революции практически не принимаются во внимание. О закономерностях революционного процесса, похоже, никто не задумывается. «Визуализация» прошлого с помощью современных mass media приводит к тому, что даже в академических работах все больше доминирует дискурс «гениев» и «злодеев» с соответствующей ротацией последних.
Возникает, однако, вопрос, насколько адекватно воспринимаем мы лидеров революции? В какой степени понимаем обусловленность их решений? Они ли «управляли» событиями или, напротив, события управляли ими? Стоит ли говорить о тех или иных «роковых» решениях или существовали некие альтернативы исторического развития?
Существует представление, что в дискредитации самодержавия решающую роль сыграло выступление в Государственной думе П.Н. Милюкова, состоявшееся 1 ноября 1916 г. Лидер кадетской партии (и фактически всего оппозиционного Прогрессивного блока) произнес речь, в которой повторяющимся рефреном звучали слова: «Что это: глупость или измена?» (Милюков, чтобы избежать обвинений в диффамации, сделал вид, что лишь цитирует иностранные газеты.)
Между тем Милюков был принципиальным противником революции. В годы войны ему приписывалось заявление: «Лучше поражение, чем революция». 3 марта 1916 г. он так высказался в Думе: «…Не знаю наверное, приведет ли правительство нас к поражению. Но я знаю, что революция в России непременно приведет нас к поражению, и недаром этого так жаждет наш враг». В любом случае Милюкова никогда и никто (за исключением разве что императрицы) не воспринимали как революционера (об этом писали даже люди, склонные трактовать падение самодержавия как «дворцовый переворот») [22, с. 79].
Еще в 1902 г. В.О. Ключевский дал Милюкову такую характеристику: «Это наивный, тяжеловесный, академический либерал, в действиях своих даже глупый, а не вояка искушенный» [12, с. 179]. Хотя знаменитый историк вовсе не был заинтересован в афишировании достоинств своего ученика, главную его слабость он указал. Нечто подобное говорили и другие. «Умный человек, но, несомненно, с шорами на глазах: дальше того, что он раз когда-то придумал, никак не может идти», – так характеризовал его в 1906 г. бывший министр просвещения, человек либеральных взглядов И.И. Толстой [42, с. 13]. Видный кадет П.Д. Долгоруков также отмечал, что Милюков – «человек кабинетный, теоретик, лишенный вообще государственного и национального чутья» [10, с. 19]. Увы, за внушительностью и несомненной ученостью скрывался особого сорта догматик.
Милюков был позитивистом – и в историографии, и в политике. Из этого следовало, что он предпочитал оценивать происходящее, во-первых, в ментальных горизонтах эпохи Просвещения, во-вторых, оценивать русскую революцию в рамках аналогий с европейскими революциями прошлого, в-третьих, приписывать российским событиям предвзятую телеологичность. По его представлениям, событиям надлежало двигаться в заданном направлении, всякое отклонение воспринималось как аномалия. К сожалению, многие и сегодня воспринимают революцию аналогичным образом – как прямолинейное движение от традиции к Модерну.
Думское выступление Милюкова вызвало фурор в образованном обществе: либералы восторгались, правые неистовствовали. Между тем лидер лишь высказал то, что давно было на устах либеральной интеллигенции. Конечно, были и аполитичные люди, скептично оценивавшие эскапады Милюкова. «…Наши монархисты получили из-под полы глупую, мальчишескую речь Милюкова и носятся с нею, как кот с салом! – писал генерал А.Е. Снесарев. – Подумаешь, невидаль какая! Я стал читать, да и дочитать не мог: такая дребедень…» [39, с. 517].
Как бы то ни было, речь Милюкова приподняла градус общественного недовольства. Правый кадет В.А. Маклаков через день заявил с трибуны Думы в адрес правительства: «Либо мы, либо они. Вместе наша жизнь невозможна» [цит. по: 32, с. 529]. Однако никаких уличных волнений эти и последующие (включая антиправительственную речь монархиста В.М. Пуришкевича) думские выступления, как и последовавшее 16 декабря убийство Г. Распутина, не вызвали. Февральская революция произошла без кадетов, Милюкова и Думы – все они фактически пришли на готовое [5, с. 449].
Исследователи до сих пор не замечают, что основные события революции вообще происходили либо помимо политиков, либо при их минимальном, лишь невпопад «провоцирующем», влиянии. Подлаживаться под толпу Милюков никогда не пытался. «Свою речь он, например, начинал неизменно не с обращения “граждане” (как было принято тогда в его партии) и не с революционного “товарищи” (что некоторыми кадетами также практиковалось в рабочих районах), а с самого что ни на есть старорежимного: “Милостивые государыни и милостивые государи”, – писал о его публичном поведении один наблюдатель. – Нужно вспомнить тогдашний Петроград, чтобы со всей ясностью представить себе, что эти “милостивые государыни и государи” действовали как красная тряпка тореадора на разъяренного быка. На солдатском митинге или где-нибудь на Выборгской стороне бывало достаточно такого обращения, воспринимаемого как вызов и насмешка и контрреволюционная демонстрация – вместе, чтобы Милюков не мог больше сказать ни одного слова»
