Женевьева
Все мои родственники, даже самые дальние, собрались в одной комнате. Одетые в черное, сбившиеся в кучки люди толпятся рядом возле сырных тарелок и блюд с закусками. На стенах мои детские фотографии. Время от времени кто-то стучит вилкой о бутылку Guinness или стакан Jameson, ознаменовывая тост, дабы рассказать очередную неуместную байку о том, как однажды мама каталась топлес на гидроцикле прямо на праздновании Дня независимости. И пока отец, явно сконфуженный, стоит и смотрит в окно, я сижу со своими братьями, притворяясь, будто все мы знакомы с этими историями о нашей матери – любительнице веселья, живущей по принципу «хватай жизнь за яйца», Лори Кристин Уэст… Когда на деле мы вообще ее не знали.
– Короче, мы путешествовали во Флориду в старом грузовичке мороженщика и курили, – начинает Кэри, один из маминых кузенов, – и где-то южнее Саванны слышим шум, типа шороха, доносящийся откуда-то сзади…
Вцепляюсь в бутылку воды, ужасаясь тому, что делала бы, останься я с пустыми руками. Не вовремя я решила завязать, это уж точно. Все, на кого я натыкаюсь, пытаются всучить мне какой-нибудь напиток, поскольку не знают, что можно сказать бедняжке, потерявшей мать.
Мысль о том, чтобы ускользнуть в спальню с бутылочкой чего-нибудь горячительного и провести так остаток дня, несомненно, закрадывалась мне в голову. Только вот я по-прежнему жалела о последнем разе, когда сорвалась.
Однако подобная перспектива однозначно сделала бы все эти мучения более терпимыми.
Двоюродная бабушка Милли кружит по дому, словно золотая рыбка в аквариуме, и каждый раз останавливается возле дивана, чтобы потрепать меня по руке и слабо сжать запястье, а после упомянуть, как же я похожа на свою мать.
Супер.
– Кто-нибудь должен ее остановить, – шепчет мой младший брат Билли. – Она же в обморок шлепнется. Смотри, какие тощие у нее лодыжки.
Бабуля Милли приятная и все такое, но уже начинает пугать. Если она назовет меня именем матери, я могу и взорваться.
– Тут я говорю Луису выключить радио, – продолжает кузен Кэри, воодушевившись этой историей, – ведь я пытаюсь выяснить, откуда идет шум. Подумал, что мы тащим что-то за собой.
Мама болела месяцами, прежде чем ей поставили диагноз – рак поджелудочной железы. Судя по словам папы, она мирилась с постоянными болями в спине и животе, которые списывала на признаки старости, а месяц спустя уже ее не стало. Но для меня все это началось только неделю назад. Сначала был звонок от моего брата Джея, который убеждал меня срочно приезжать домой, за ним последовал звонок от отца, тогда он и сказал, что мама долго не протянет.
Они держали это в тайне от меня. Ведь мама не хотела, чтобы я знала.
Но разве это нормально?
– Я имею в виду, этот стук длился несколько миль. И мы такие, уже приличные, понимаете? Наткнулись на какого-то старого хиппи-фрика в Миртл-Бич, а он подсадил нас…
Кто-то кашляет, бормоча себе под нос.
– Давай не будем утомлять всех подробностями, – говорит кузен Эдди. Остальные кузены обмениваются знающими взглядами и понимающими ухмылками.
– В общем, – снова начинает Кэри, затыкая его, – слышим мы этот стук или что там такое. Тони за рулем, а ваша мама… – он салютует стаканом в сторону нас, ее детей, – стоит, значит, перед морозильником с этой хреновиной над головой, словно собирается забить енота намертво или что-то в этом роде.
Мой разум сейчас далек от этой нелепой истории, потому что мысленно я то и дело возвращаюсь к матери. Она неделями лежала в постели, готовилась к смерти. Последним желанием этой женщины стало то, чтобы единственная дочь узнала о ее болезни в самый последний момент. Даже моим братьям запрещалось находиться у ее постели, пока она медленно и мучительно приближалась к своей кончине. Мама предпочитала страдать молча, как всегда, держа собственных детей на расстоянии. На первый взгляд может показаться, будто она сделала это ради нас, но, подозреваю, это было ради нее самой: ей хотелось избежать всех тех эмоциональных, очень личных моментов, которые, без сомнения, вызвала бы ее неминуемая смерть. Так же она избегала подобного в жизни.
В итоге она почувствовала облегчение от того, что ей не пришлось играть для нас роль любящей матери.
– Никто не собирается открывать этот чертов морозильник, кто-то кричит Тони, чтоб тормозил, а он психует, потому что видит копов за пару машин от нас. И, о да, тут до нас доходит, что мы везем контрабанду через границу штата, так что…
Я могу простить ее. Она была собой, когда испустила последний вздох. Никогда не притворялась кем-то еще. Еще в детстве мы уяснили, что мама не очень-то нами интересуется, она ясно дала это понять, поэтому мы ни на что особо и не надеялись. А вот отец с братьями… могли бы рассказать мне о ее болезни. Как такое можно скрывать от дочери? От сестры? Пусть я и жила за сотни миль от них, они обязаны были открыть правду, черт подери. А вдруг я захотела бы ей что-то сказать, если бы мне дали больше времени подумать об этом?
