Это был праздник города, когда мой папа спас девушку.
Девяносто пятый год, провинциальный город. Была поздняя осень, выпал первый тонкий слой снега. На улицу в этот вечер отец запретил мне выходить. Мне тринадцать лет, я ходила в школу и на кружки типа баскетбола и художественной школы. Но сегодня меня не пустили и туда.
Папа был очень строгим – мы жили с ним и с бабушкой в просторной квартире на пятом этаже, я в его большой комнате за перегородкой с ситцевой занавеской, бабушка в маленькой, с телевизором и фотопортретом во всю стену моей тёти-фигуристки на выступлении.
Я не могла мечтать о дискотеках в Доме офицеров, куда ходили мои подружки, надевая мини-юбки и густо крася лицо. Денег на нарядную одежду, честно говоря, у меня и не было, мы жили на папин доход врача «Скорой помощи» и бабушкину пенсию. Иногда помогала мама из Москвы, но отец, видимо, не считал нужным тратиться на мой поиск приключений – именно так он относился к дискотекам и прочим гуляниям.
У меня не было парней, только подруги; вечером я возвращалась из художки на автобусе, и меня уже встречал папа – в девять всегда темнело, а приходить позже мне запрещалось. Исключений не было, а рисковала я наказанием типа порки ремнём или подзатыльника, которое у нас не возбранялось, я старалась до него не доводить.
По главной улице провинциального города шли толпы гуляющих. Движение транспорта перекрыли. Мэрия организовала концерт столичных звёзд на стадионе. Наши окна выходили во двор, и я не могла видеть всего этого великолепия, но до меня доносился гул, расстилалось эхо музыки и пьяные выкрики молодых парней.
Бабушка уехала, мне было позволено ночевать в её комнате, среди растений, которыми были увиты все стены, – бабушка разговаривала с растениями, и они её любили: пышно цвели круглый год. Сквозь зелёные округлые листья-сердечки я глядела на запорошенную снегом детскую площадку – обыватели спрятались, никто не гулял.
Отец обидел меня своими запретами, мы ссорились.
– Папа, это самый безопасный день, на улице много милиции.
– Много ты понимаешь.
– Почему я на концерт не могу сходить? Вход бесплатный! Вот он рядом, стадион, я только сбегаю посмотрю!
– Ты никуда не пойдёшь, это не обсуждается.
– Все девчонки из моего класса сегодня гуляют!
– Они дуры.
– Ты просто сам не любишь людей. И вообще ты скучный, старомодный.
– Я взрослый мужчина, и я знаю, что будет.
– Я тоже знаю, что будет: ты приведёшь бабу.
– Глаша, что это за слова?
– Хорошо, Марину.
– Не называй её Мариной, она тебя старше, у неё есть отчество.
– Старше на шесть лет, угу.
Я знала, чем его вывести из себя, тем более он действительно собирался идти за подругой – я ночевала в отдельной комнате, на дворе праздник, у медсестры Марины выходной, и папа надел по этому поводу свежую голубую рубашку, твидовый пиджак и тщательно расчесал свои мягкие светлые волосы тонкой пластмассовой расчёской.
Папа у меня был красавец, и проблем с женщинами у него не было. Проблемой они становились позже, когда у провинциалок назревал вопрос про замужество, именно в этот момент папа начинал нервничать и страдать – расставаться с обнадёженными женщинами было нелегко, они настойчиво звонили, он становился подлецом в собственных глазах.
Мы с бабушкой его успокаивали, бабушка выискивала недостатки в его подругах: «Володя, она же курит!»
Мне его женщины, как правило, нравились, это были витальные и шикарные дамы, в дорогих шмотках типа мехового боа и с престижными профессиями: филолог, актриса кукольного театра, хористка из церкви.
На этот раз его роман случился с простоватой медсестрой, которую выгодно выделял юный возраст, льстящий мужскому самолюбию papa, мы с Мариной друг другу «тыкали», хихикали и перемигивались, знали одни и те же группы, имели общие темы, что страшно задевало приверженность моего отца к иерархии.
Я чувствовала, что он виноват, и он чувствовал тоже.
– Ты заставляешь меня сидеть дома, а себе ты не отказываешь в веселье!
– Я взрослый мужчина.
– И что?
– Мужчина может выйти на праздник города, а отроковица нет.
На слово «отроковица» я не отреагировала, это был папин юмор, засмеяться значило проиграть.
– Что ты имеешь в виду? Я не собираюсь ни с кем знакомиться.
Папино лицо искривилось. Ещё бы я собиралась с кем-то знакомиться!
– Ты не знаешь, что бывает в жизни.
Папа подушился французским одеколоном перед зеркалом. Вариант пойти гулять на праздник со мной не рассматривался, моё общество интересовало сорокапятилетнего папу куда меньше женского.
– Марина – тупая крашеная блондинка.
– Глаша, ну что ты начинаешь? Зачем?
– Тебя не смущают её жёлтые волосы?
– Пф.
– Ты всё равно на ней не женишься, а она ждёт. Печёт «Птичье молоко»!
– Ты тоже ела это «птичье молоко»!
– Я ради тебя, папа! Я стараюсь вести себя нормально! Оно несъедобное, а я давилась!
Папа понял, что ему нечем крыть, и стремительно удалился в свою комнату. Послышался щелчок замка на ручке. Хочет дождаться, когда я уйду в бабушкину комнату, и улизнуть, поняла я. Бережёт энергию.
Раздались звуки салюта и выстрелов, а может быть, лопнувших шин. В девяностые звук выстрелов был привычен уху жителя провинциального города.
