В это утро они практически даже не ссорились. Появившись в проеме полуоткрытой двери, Шарима бросила на камбуз небольшую тираду о том, что Рон вознамерился погубить ее оранжерею. Разумеется! Именно это и было его главной целью, когда вчера он выруливал в залив, а вовсе не наловить знатный ужин, который, кстати, был съеден с большим аппетитом. Ее маленькие пальчики искусно выковыривали белые иглы ребер из рыбьей мякоти, пачкаясь в масле. Но сегодня – «Рон, пеларгонии не любят соленого воздуха!» Всю жизнь эти лохматые листья и красные шапки цветов торчат с балконов всех известных ему приморских городков! Но он не стал ничего говорить, а просто перевернул лопаткой омлет на сковороде.
Три года назад, когда они закончили реставрировать «Эсмеральду» – так звалась их лодка-дом, – то договорились, что постараются не ругаться, ведь им теперь придется делить замкнутое пространство посреди речных вод. Теперь они в буквальном смысле оказались в одной лодке. Пакт о нейтралитете был заключен как раз после одной из самых взрывных их стычек, когда Шарима вдруг решила, что она больше не может ждать, а значит – лодка готова, и, не предупредив Рона, спустила ее на воду. Такого самоуправства над судном, которое он лелеял и тщательно ремонтировал последние полтора года, было невозможно стерпеть. Тогда Рон немало поведал жене о ее вредном характере, а она рассказала ему о его черепашьей неспешности и неорганизованности. Нынче этот пакт о перемирии отошел в архив, но и керосину в их ссорах поубавилось. Весьма быстро скрежещущее «Рон!» в устах миниатюрной Шаримы сменялось смешным «Рони-джан», и жизнь на лодке продолжала свое течение, как и вода под ее килем.
Омлет шкварчал и разносил аромат специй по камбузу. Легким движением руки Рон встряхнул сковороду, омлет пятнистым солнышком подпрыгнул и, перевернувшись, снова шмякнулся в масло, слегка оплевав белую майку со знаменитым лозунгом «Keep calm and carry on». Рон любил неискаженные цитаты. Шарима не любила пользоваться пятновыводителем. Но Рон снова не оставил ей выбора. Долговязый, с некоторой небритостью, напоминавшей небольшие усы и бородку, бронзово-рыжий вплоть до завитушек на крепких загорелых руках, Рон частенько смотрелся комично в круглых очках на тонких дужках, медлительный, особенно в сравнении с вечно сновавшей туда-суда Шаримой – маленькой, юркой, стройной, но совсем не худощавой молодой женщиной. Густые черные волосы она сматывала в пышный пучок, обвязывая его платком наподобие ленты, или плела две косы, напоминая тогда индианку.
Названная в честь чилийского ученического парусного корабля, лодка стояла теперь у берега реки, привольно покачиваясь на редких волнах. Тут и там по палубе были расставлены глиняные горшки с ярко цветущими пеларгониями и парой не раскрывшихся еще подсолнухов, а на корме приютился импровизированный парник, где Шарима пыталась кисточкой опылять помидоры. За то время, что Рон занимался завтраком, его супруга успела навернуть полсотни кругов по небольшой палубе: постирала белье, развесила его по одному из бортов на натянутой над ним веревке, переставила пару горшков на новое место, полила цветы и, посокрушавшись о пеларгониях, удалилась под полупрозрачный полиэтиленовый навес.
Неся в одной руке горячую сковородку, а в другой – кофейник, Рон весело вышел с камбуза. И тут же столкнулся с перемещенной на новое место пеларгонией. Сбитый с толку, в отчаянной попытке не уронить сковороду и не расплескать кофе, Рон для уравновешивания тела махнул длинной ногой, торчавшей из широких шорт, и пушистая тапка, взметнувшись ввысь, пролетела по параболе над бортом и с громким плеском плюхнулась в воду.
– Ша-а-арима! Еноты полосатые!
– Вай-ме, что такое? – высунулась симпатичная горбоносая мордашка жены из парника.
– Что здесь делает этот горшок? – и Рон указал босой ступней на пеларгонию.
– А ты не видишь? Стоит! – Шарима уже полностью вылезла из парника, демонстрируя солнцу запачканную в пыльце спортивную майку, подчеркивающую ее формы. Длинная юбка была в двух местах подолом заправлена за пояс, чтобы не мешала при перемещении по палубе, частично оголяя красивые крепкие женские ноги.
– Прекрати, пожалуйста, ставить мне под ноги эти горшки, – Рон протянул жене кофейник и, прижимаясь к рубке, обошел цветок, при этом с сожалением косясь на то место, где исчезла его тапка.
Завтрак они накрыли на маленьком деревянном столике, который в хорошую погоду выставляли на нос лодки. Рон восседал в своем любимом плетеном кресле с подлокотниками, утвердив босую стопу на прогретых досках палубы и, покачивая другой ногой с пушистой тапкой на носке, пил кофе.
– Красота все-таки… – он сидел, развернувшись на реку, любуясь нежными переливами цветов на поверхности воды: отражением ив, склонившихся над ней с берега, и редких проплывающих по небу облаков. – Чайки…
Птицы и впрямь летали над водой, и одна даже примостилась на крыше рубки. Вдруг сорвавшись с места, в быстром полете выхватила из выставленной руки зазевавшегося мужчины надкусанный бутерброд.
– Ах, ты… – Шарима тут же взвилась со своего места, как будто только и ждала предлога, и яростно замахала на гогочущих птиц полотенцем, – паршивка пернатая!
