Мы стояли с Лимоновым на рю-де-Рив в Женеве, то есть стоял я один – у витрины магазина Apple – единственного на тот момент доступного мне источника хорошего беспроводного интернета, позволяющего поддерживать видеосвязь с Москвой. Лимонов сидел у себя дома на Ленинском проспекте, впервые в жизни общаясь по «скайпу» – со мной.
– Художественное произведение как жанр устарело, – говорил он мне. – Роман особенно устарел. Издатели виновны в навязывании вот этого извращенного продукта, такого кирпича там, в 300 страниц приблизительно, с выдуманными персонажами. Издатели всего мира виновны, потому что это продается лучше всего, вот эти сушеные ослиные мозги. А вообще это крайне примитивный жанр как таковой, ему можно научить, и пытаются научить в школах. Что такое сочинение школьное, как не первый набросок романа? И поэтому романы отвратительны, это первый класс для литератора. Только в первом классе можно написать три романа и покончить с этим. Самый, на мой взгляд, современный жанр, дающий большой простор и для мысли, и, что очень важно, мысль должна присутствовать, – это, конечно, эссе. Я говорю, что нужно писать эссе, наблюдения, смесь какую-то. Нужно писать воспоминания, довеском с моралью какой-то, с какими-то оргвыводами, извините, из воспоминаний.
Эта книга началась с этих слов Лимонова. Только он так умеет – нажал на кнопочку где-то у меня в голове, что-то переключилось, и я уже сам прекрасно понимаю, что вот эти тексты – они не журналистика совсем, и ничего обидного (а как я обижался, когда мне говорили о чем-нибудь моем «ну нет, старик, это не журналистика!») в этом нет, просто другой жанр, другая, так сказать, отрасль гуманитарной сферы. Журналисты почему-то боятся слова «проза», но вообще да, я старался писать именно прозу, и, иногда прямо совсем хулиганя и срываясь в прямое цитирование, писал целые куски «под Эренбурга» – видимо, главного русского писателя, работавшего в том жанре, которому теперь учит меня Лимонов. «Пал неприступный Кенигсберг».
Я действительно хотел бы, чтобы человек, который возьмет в руки эту книгу, отнесся бы к ней не как к сборнику опубликованных в СМИ материалов, а как к цельному художественному произведению, созданному начинающим писателем «на основе реальных событий».
Наверное, стоит пояснить, о каких именно событиях идет речь. Хронологические рамки я взял такие – с лета 2012 года, то есть с разгрома Болотной площади и последовавшего за ней разгрома нелояльных Путину журналистов, среди которых оказался и я, – до лета 2013-го, до вынесенного в Кирове приговора Алексею Навальному и последовавшего за приговором неожиданного его освобождения, которое сейчас (а я и пишу эти строчки сейчас, как раз этим летом, не зная, что будет дальше) выглядит как символ странной, с явным подвохом, но все равно надежды. Год реакции и год рефлексий; люди, которых пропаганда назвала «креативным классом», испуганно наблюдая за первыми арестами по политическим делам, за судебными процессами, за гайкозкручивающими инициативами парламента, – эти люди вдруг увидели, что их картина мира не вполне адекватна тому, что есть на самом деле. Даже в мелочах и даже в базовых ценностях, прямой связи которых с тем, что происходит вокруг, до сих пор не замечает почти никто.
2013 – юбилейный год. Двадцать лет исполняется первому настоящему разгрому оппозиции – московским событиям 1993 года. О том, что 1993 год стал политической родиной для Владимира Путина, о самом существовании которого тогда знал только узкий круг ценителей в Петербурге, – об этом я писал еще в 2010 году. Теперь, по мере приближения к юбилейным датам осени, я даже сам начал пугаться той частоты, с которой я теперь обращаюсь к этой теме. Готов повторить – да, я уверен, что и «Болотное дело», и «гребаная цепь», и даже «Кировлес» – все началось именно тогда, когда Борис Николаевич Ельцин решил вдруг, как было принято говорить в советскую старину, сосредоточить в своих руках необъятную власть. Тюремщики и прокуроры, судьи и «кураторы из администрации» – все они вышли из шинелей ельцинских танкистов 1993 года, и я не перестаю надеяться, что когда-нибудь это станет ясно всем, с кем вместе я выходил на Болотную площадь спустя двадцать лет после кровавых московских событий.
На Болотной, кстати, я даже выступал – на первой, в декабре 2011-го, когда Алексей Навальный передал мне из тюрьмы свое выступление для этого митинга, и спустя полтора года, весной 2013-го, когда, написав заранее большую речь (она есть в этой книге), я послушал ораторов, почему-то считающих себя лидерами тех, кто выходит на площадь – и вместо речи я спел знаменитую песню Егора Летова «Все идет по плану», потому что только бронебойными словами Егора можно было пробить стену, которой самозваные вожди оппозиции отгородились от народа, мечтающего о новой стране.
Текста песни Летова, впрочем, в этой книге нет. Все остальное, что хотел я сказать «креативному классу», – есть. Еще раз скажу, что это не сборник статей, это книга; я писал ее на протяжении этого странного года, о котором когда-нибудь напишут в учебниках – «год путинской реакции».
