Миха просто жил. Он бы многое поменял в своей жизни, будь у него волшебная палочка, золотая рыбка или что-то из подобной ерунды. В первую очередь он бы сделал так, чтобы его отца не было бы вообще или чтобы им был другой мужчина. Отец был самым презираемым человеком для него. Миха считал, что он портит жизнь всем, кто его окружает. Нет, он не был алкоголиком. Ведь это всегда считается первопричиной. Он просто был трутнем.
А вот мать Михаил то ли любил, то ли просто жалел. Он сам не понимал, что это: любовь или жалость. Он осуждал ее за мягкость характера, за навязчивую заботу.
Но и видел, что она не для себя живет, а для него и для отца.
Сегодня юноша проснулся раньше обычного, но заснуть снова не смог. Мысли не давали покоя. Вообще последнее время тревожность его не покидала. Уже весна, а значит скоро экзамены. Как сдаст? А что потом?
Он не был двоечником, но не был и отличником. Сейчас по всем сдаваемым предметам бесконечные тесты. Голова идет кругом. И на дом задают много. Вчера дописал сочинение в первом часу ночи. «Надо будет перечитать на перемене», – решил Миха, так как дописывал уже на автопилоте.
Скидав учебники в портфель и быстро позавтракав молоком и хлебом с вишневым джемом, Мишка побежал в школу. До звонка было еще полчаса. Но надо было у кого – нибудь из девчонок списать английский. До него вчера очередь так и не дошла.
– Ты почему такой взъерошенный, – спросила техничка тетя Оля, улыбаясь. – Боишься опоздать?
– Здравствуйте, тёть Оль. А кто из наших пришел уже?
– Здравствуй, здравствуй. Да Горохова видела только. Тоже, как и ты, волосы торчком, хвост крючком.
– Что?!
– Расчешись хоть, а то насмешишь одноклассников –то, – смеялась тетя Оля.
Миха посмотрел в зеркало в гардеробной. На голове была катастрофа. Волосы давно требовали стрижки. Длинные русые пряди торчали бог знает как. Мишка пригладил их рукой, причесал пальцами. Стало лучше, но не намного. Расчески с собой он не носил.
– Ну и ладно, – с досадой сказал он и поплелся в класс.
Торопиться было некуда. У Горохова не спишешь. Он что называется «три пишем, два в уме». Иначе говоря, двоечник, которому из жалости ставят тройки. И пришел он раньше по той же причине, что и Миха. Это к гадалке не ходи.
Когда он зашел в класс, Горохов оживился:
– О, привет, Мишань. Дай что-нибудь списать, а…, – Пашка смотрел умоляюще.
– А что я тебе дам? Тесты у всех разные, сочинение тоже никак, а английский я сам не сделал.
– Ну все, конец мне. Директриса сказала, если двойки за год выйдут, то со школы со справкой выйду.
– Только дошло что ли?
Класс постепенно стал наполняться. До урока оставалось минут пять. Английский так списать и не получилось. А он вторым уроком. Мишка решил, что спрашивать уже ни у кого ничего не будет.
– Эй, Шувалова, дай Кутепову английский списать. Ты же по –любому сделала, – во все горло заорал Горохов.
Михаил удивленно посмотрел на Горохова (Кутепов – Мишкина фамилия).
– Да пожалуйста, мне не жалко. Эй, Кутепчик, держи, – сказала Шувалова Лиза, бросая тетрадь через две парты.
Миха поймал тетрадь. Переписывать придется на уроке, за спинами впереди сидящих. Горохов быстренько схватил свой рюкзак и подсел:
– Я сегодня с тобой сижу.
– Ха, все ясно. А я уж было подумал о твоем благородстве.
– Да я ради друга и в огонь, и в воду… Да мне бы она не дала, а тебе вот…
– Ну-ну.
Прозвенел звонок. Юноши успели переписать перевод с английского на русский и задания к упражнению. После русского английский, потом математика, обществознание и история. Уроки закончились двумя четверками и пятеркой. Домой Михаил Кутепов идти не хотел. Он знал, что матери дома еще нет. Отец после ночной смены (он работал ночным сторожем в детсаде) уже поспал и сейчас либо начнет жизни учить, либо включит телевизор на всю катушку и будет раздавать команды: «Подай. Принеси. Унеси…» Сколько Миха помнил отца, тот все свое время проводил на диване перед телевизором. На диване даже вмятины соответствовали его округлостям. Везде в доме и во дворе требовались мужские руки. Забор перекосило, крыша требовала починки, в бане печка дымила… Мишка подпирал забор то в одном месте, то в другом. Как-то хотел затащить шиферину на крышу, залатать дыру, но мать не пустила:
– А если сорвешься?! Всю жизнь потом калекой маяться будешь. Да пропади она пропадом крыша эта. Отец потом сделает.
– А меня, значит, не жалко… Я, значит, падай себе, калечься. Да, только и ждете этого, – отца понесло. – А то, что у отца здоровья нет, вам плевать. Да я хожу- то с трудом. Мне, может, осталось-то год-два. А вы…
Отец, махнув театрально рукой, хотел уже уйти, но услышал Мишкины слова, сказанные злым шёпотом:
– Жрать и спать меньше надо.
Отец в одно мгновение подлетел к Мишке и ударил со всего маху по лицу. Сын от удара упал. Мать подбежала к нему, стала ощупывать лицо, проверяя, не сломан ли нос или челюсть. Затем вскочила, схватила жердину и замахнулась на мужа:
– Иди отсюда, пока я тебя не убила, скотина такая.
– Да пошли вы все, – сказал отец ошалело и скрылся за дверью. С тех пор в Мишке затаилась обида на отца. Мать это видела, пыталась как-то объяснить сыну, что так бывает, что он любит Мишку по-своему… Мишка так и не простил отца.
