Сколько себя помню – мне всегда снились странные сны.
Там меня окружали необычные существа. Они были разнообразны – когтистые, клыкастые, поросшие шерстью и покрытые чешуёй, перепончатокрылые и членистоногие, оснащенные щупальцами и костяными гребнями, изрыгающие огонь и плюющиеся ядом…
Я говорила с ними, причем, я понимала, что говорю не своим голосом, а слова, произносимые мной, были не всегда мне знакомы. Иногда я гладила кого-нибудь из них или мы обменивались рукопожатиями – и в эти моменты я понимала, что и со мной не всё в порядке – вместо своих маленьких ручек я видела огромные волосатые когтистые лапы.
Однажды, мне было лет пять, мы с сёстрами болтали, и Анна принялась рассказывать свой сон, в котором её преследовала огромная страшная собака с оскаленной пастью – она описывала это с ужасом, говорила, что проснулась в крике и слезах – и это правда, её вскрик в соседней спальне разбудил меня той ночью. А Марья в ответ рассказала, что недавно ей приснился сон ещё страшнее – там было козлоногое когтистое рогатое существо с красными глазами, плюющееся огнём, которое тянуло к ней свои омерзительные лапы и приговаривало: «Марья! Марья! Будь моей женой!» А рядом топталось целое сонмище каракатиц, огромных жаб и шестиногих псов. Она сказала, что проснулась, вся дрожа, в холодном поту, и до утра не могла заснуть – по углам ей мерещились красные глаза кошмарного гостя. Сейчас я думаю, что она присочинила, чтоб не отстать от Анны по ужасности сновидений.
А тогда я слушала их и ловила себя на мысли, что не вижу причин всех этих вскриков, повизгиваний, хватаний за румяные щёчки и округлившихся глаз. Мне подобное снилось постоянно, и я не понимала, что, собственно, здесь страшного. Такие существа – спутники моих снов, я безбоязненно общаюсь с ними, мы играем в странные игры…
Я не стала говорить об этом сёстрам, просто вместе с ними подивилась и поужасалась, похваталась своими ручками за свои румяные щёчки, покачала потрясённо головой. Видимо, какое-то чутьё подсказало мне, что лучше выглядеть такой же, как они.
Мне шёл двенадцатый год, когда очередной сон оказался необычайно ярок. Уже не помню, что именно из сказанного или сделанного моими приближёнными чудовищами поразило меня, но что-то заставило меня проснуться. Ощущение было странное – я лежу в своей спальне, в своей кроватке, но всё как-то не так. Всё как будто сместилось – потолок приблизился, стены исказились… Я слышу своё дыхание – и оно не похоже на обычное… Я приподнялась на подушке и приоткрутила фитилёк лампадки. В её неверном свете я взглянула в зеркало, в котором должна была увидеть себя. Но там была не я – из зеркала на меня смотрело клыкастое поросшее шерстью существо, лежащее в моей постели. Я не испугалась, я просто подумала, что сон продолжается. Я встала с кровати и подошла к зеркалу. Я едва могла разглядеть в нём своё лицо – в смысле, лицо (морду?) существа, которым я являлась во сне – я была теперь очевидным образом крупнее, чем в реальной жизни – я почти доставала макушкой до потолка. Зато я видела мощные многосуставчатые волосатые ноги и когтистые передние лапы.
Я протянула руку (лапу?) к зеркалу. Коготь указательного пальца упёрся в стекло. Я постучала когтем по стеклу – звук был мощный, гулкий. Сон был очень реалистичен – звуки, ощущение, пронизывающее фалангу пальца от постукивания – всё, как в жизни.
– Кто ты? – шёпотом произнесла я, глядя в зеркало.
Я видела, как шевелилась пасть чудовища – абсолютно точно повторяя мой вопрос. Я слышала голос – не свой голосок, а голос чудовища – гулкий перекатывающийся рык.
– Кто… я? – повторила я. И вновь услышала голос чудовища.
Я услышала скрип половиц, а потом дверь приоткрылась, и на пороге спаленки показалась моя мама – в ночной рубашке до пят с лампадкой в руках. Увидев пустую кроватку и меня, чудище перед зеркалом, она отшатнулась, зажав себе рот рукой. В её округлившихся глазах всплеснулся ужас.
– Не бойся, мамочка, – сказала я и протянула руку (лапу?) к ней.
Она отняла руку от лица, и ужас в её глазах сменился удивлением.
– Настенька, это … ты? – сглотнув всухую, выдавила она из себя.
– Я, мамочка, – ответила я.
– Иди ко мне!
Мы обнялись (странное ощущение, когда мама, которой ты едва достаёшь до подбородка, внезапно оказывается легко проходящей у тебя подмышкой), подошли к моей кроватке и сели рядом. Кроватка непривычно надрывно поскрипывала под моим телом.
Мама принялась гладить меня по голове и приговаривать:
– Скройся, скройся, естество. Спрячься, спрячься, существо. Небо взором не гневи. Оставайся лишь в крови. Заклинаю тебя ночью тёмною, луною полною, болотом смердючим да лесом дремучим, бойней кровавою да ложью лукавою. Отойди в тень, чудо чудное, верни нам девоньку нашу, Настеньку. Да пребудь во мраке, покуда время твоё не придёт…
Она всё говорила и говорила, то шёпотом, то вполголоса, то чаще, то распевнее, и я понимала, что со мною что-то происходит. Что-то со скрипом скукоживалось и сворачивалось внутри, причиняя лёгкую боль, когти и шерсть с похрустыванием втягивались в тело, мамин голос временами начинал слышаться как будто через ватную подушку, а в следующее мгновение отдавался эхом, как в какой-то пещере, интерьер спаленки то сворачивался и скруглялся так, что я видела одновременно все четыре угла, то расширялся так, что углы разбегались куда-то вдаль.
