Который год, пятница, и его безудержное стремление глотнуть обжигающей горло жидкости. Он приходит и я понимаю, он пил. Мама уже не реагирует, начинает казаться, что для неё это в порядке вещей. Но я волнуюсь, мне страшно. Страшно с каждым приходом пятницы, что-то может пойти не так.
Папа не умел пить, но пил. Он не стремился выпить больше, но с каждой рюмкой утопал на её дне. И это пугало. Летали жуткие мысли, если он начнёт пить больше, вдруг с ним что-то произойдёт. И честно, начинало казаться, что это уже происходило. Тайные вылазки, после которых он, как ни в чём не бывало, возвращался домой. И по одному его виду, уже было понятно, он пьян.
Он не становился агрессивным, скорее напротив. Он не менялся и в тоже время, был уже не тот. Может, я упустила момент, момент, когда должна была больше с ним разговаривать, больше проводить время. Но, кажется, нас обоих это устраивало. Мы не были с друг другом холодны, но и не лезли далеко друг другу в души, будто, боясь порезаться об её края. Но, видимо, это и не требовалось, нам хватало того, что мы знали, чтобы безусловно любить друг друга.
Безусловная любовь – любовь между родителем и ребёнком. Она заставила меня. Я сказала, сказала всё, что хотела, вывернула душу, показала всё. И утопая в слезах, я давала ему услышать, как беспокоюсь, как боюсь за него. Он слушал. Но слышал ли? Я надеялась, что да. Он дал обещание. И я верила, что он не нарушит его.
В следующий вечер пятницы, я была обескуражена. Словно, услышав меня, словно что-то для себя осознав. Он пришёл домой таким, каким был всегда. Запах спирта не витал в воздухе, вокруг него, заменяя собой привычный аромат одеколона. Он не покачивался, а совершенно ровно шёл вперёд. Его голос был прежним, язык не заплетался. В тот вечер, он не выпил не капли алкоголя.
