Вызвать чей-либо интерес к представленному литературному труду вступительным словом надежды мало. Исхожу из собственного читательского опыта. Время от времени приходится слышать примерно следующее: «Володь, а ты читал новую книгу Сидорова? Ну, Сидорова Ивана Петровича?» Приняв на грудь мое вполне ожидаемое «нет», вопрошающий поудобнее располагается в креслах своего «я» с тем, чтобы без утайки поделиться мнением о прочитанном – и делится, делится и делится, как говорится, по полной программе. Вскоре становится ясно, что зернышко к зернышку собиравшийся в новой книге Сидорова бисер мечется не перед тем, кто способен его оценить. Тем не менее знакомый – добрая душа! – проводит под сказанным черту: «Прочитай, прочитай. Мне кажется, тебе должно понравиться».
Чаще всего знакомство с очередным Сидоровым заканчивается усталостью и желания орать с балкона «шапки долой» нет никакого. Каждый оказывался в таком положении и знает, о чем речь. Мой читатель, предупреждаю честно, рискует в очередной раз и рискует сильно. Однако, если по прочтении книги у него возникнет желание дружески пожать ее автору руку или, паче чаяния, пожалеть его, то в первом случае он получит удовлетворение, а во втором может быть уверенным, что будет понят на все сто.
«Один не разберет, чем пахнут розы,
Другой из горьких трав добудет мед.
Дай хлеба одному – на век запомнит,
Другому жизнь пожертвуй – не поймет…»
Омар Хайям
Свет в комнате выключен, и лишь чье-то бормотание из ее угла нарушает необычную для московских квартир тишину.
– Кажется, я Михалну забыла спросить, почем она взяла огурцы. Больно хорошие огурцы…
На старенькой тахте, под пледом, время от времени ворочается довольно полная на вид женщина. Ей можно дать лет шестьдесят пять, не меньше. Пожалуй, даже семьдесят – не будем ее жалеть. Ничем не примечательное лицо походит на первый блин малолетнего поваренка, который в качестве бонуса за смелость подсунул едокам обещания чего-то гораздо лучшего, шкворчащего, пузыристого, золотистого с корочкой, с маслом или сметаной, где соли и сахара в самую меру. Складывается впечатление, что мифический поваренок порезвился от души. Нос картошкой, мощный второй подбородок, потрескавшееся от морщин лицо и почти бесцветные губы – вот первое, на что может обратить свое внимание иной зритель, случись ему оказаться здесь. А может быть, и нет. Например, на ногах женщины надето нечто, сшитое из войлока и похожее на обувь далеких предков. Это самое нечто можно легко принять за высокий пример народного творчества, ведь на голенищах красуются вышитые толстыми шерстяными нитками, скрученными вдвое, целые сцены из жизни, где царят покой и счастье. Самопал такого рода столетиями скрашивал жизнь людям, которым приходится сводить концы с концами. Прекрасным героям вышивки за поведение, судя по всему, ставились распрекрасные отметки, уж больно довольными выглядят их рожицы. А если учесть, что с такими показателями они могут никуда не спешить, то всякому, кому доведется их увидеть, останется только вздыхать и завидовать. Кое-где этот hand made дополняют аккуратно наклеенные кусочки ткани разных цветов.
Старушка лежит лицом к стене и внимательно изучает одну из сотен белых розочек, правильными рядами, как солдаты в строю, расположившихся на обоях.
Комната не выглядит большой. Наверно, от того, что в ней находится несколько крупногабаритных предметов. Самым примечательным из них, бесспорно, можно считать старый, еще довоенный сервант. Он похож на здание какого-нибудь министерства, из которого вроде бы никто не выходит и в которое никто не входит, а окажись внутри, – сущий ад и муравейник. Скрытые от глаз и находящиеся на виду предметы живут здесь своей жизнью. За тонированными стеклами тускло бликует чешский чайный сервиз «Мадонна» на шесть персон из пятнадцати предметов, некоторые из которых подпирают предметы совсем другого назначения. Японский веер, несколько лампочек дневного света на сорок ватт, градусник в виде Спасской башни, восковое яблоко и маленький граненый стакан с тыквенными семечками внутри – только некоторые из них. Во впалом «животе» серванта выясняет между собой отношения старого образца, похоже не использованная по назначению, парочка боксерских перчаток. Их немые – и уж не знаю, благодарные ли, – болельщики: радиоприемник «Альпинист», непочатый пузырек одеколона «В полет», почти пустой флакончик «Духи 8 марта», перевязанная тесьмой стопка журналов «Роман-газета», здоровенный, килограмма на два, не меньше, кусок настоящего пчелиного воска, завернутый в несколько слоев пергамента, три пары перепутавшихся между собой наушников, да деревянный грибок для штопки на пару с открытым посередине блокнотом. Несколько в стороне от них, как не получившие билеты на спортивный праздник, ждут продолжения событий несколько заколок и украшений для волос, упаковка спичек из десяти коробков, деревянная шкатулка с бижутерией и недовязанная детская кофточка без рукавов. Внутренности серванта остаются для чужих глаз тайной. Что в них скрывается, известно только самой хозяйке.
