Хотелось бы сразу предупредить уважаемого читателя, что все описанные в произведении ситуации происходили, происходят или будут происходить на самом деле. Кроме одного момента…
Сырой осенний ветер заставлял никак не хотевшие пожелтеть листья деревьев трепетать от страха пред наступающим холодом зимы. Но до неё было ещё далеко, и деревья, хоть и поддавались на этот трепет, всё же отказывались сбрасывать свой покров. Деревьям, видимо, нравилось противостоять подобным образом стихии. Им нравилось, что свет – как дневной от солнца, так и ночной от луны и уличных фонарей – не может пробить листву, и потому они не торопились покрываться золотом, пурпуром и багрянцем. Впрочем, отдельные ботанические особи уже сдавали свои позиции вечному течению времени. Имелось небольшое подозрение, что делают они это не совсем бескорыстно и вовсе они не беспомощны. Эти деревья словно заявляли всему миру: «Засыпать – так под звон фанфар. Смотрите, как мы прекрасны в этих осенних нарядах на фоне всей остальной зелени». Невольно закрадывалась мысль о том, что и все прочие лиственные, глядя на этих внезапных королей леса, тоже начнут следовать текущей природной моде. И лишь ёлки и ели, подобно былинным богатырям, выставят свои несменяемые зелёные иглы, словно копья и стрелы, и начнут долгое, затяжное противостояние белизне холодов.
К моему глубочайшему сожалению, из окон моей квартиры не было видно всего этого буйства борьбы летней бодрости с зимними сновидениями. Все три окна выходили на детскую площадку во дворе между двумя длинными хрущёвками. И хотя двор утопал в зелени, видеть что-либо ночью было сложно из-за того, что прямо перед окнами на потемневшем от времени столбе висел яркий неоновый фонарь. Его белый свет проникал в комнату подобно лучам луны, но в то же время я чувствовал что-то неестественное в этом свете и вспоминал лунную ночь на даче. Точно так же не спалось, и я до рассвета просидел в кресле, смотря на то, что происходит вокруг. За ту короткую летнюю ночь полная луна то озаряла своим безоблачным сиянием всю поляну перед домом и опушку устрашающего своей темнотой леса, то, наоборот, покрывалась тонким тучевым покровом и немного кокетливо выглядывала сквозь рваную свинцовую ткань, то, разметав облака в стороны, посылала их с частицами своего света в дальние дали. Тогда я пошёл спать, лишь когда обнаглевший ёж протопал мимо меня от компостной кучи в щель под калиткой, выходящей в лес. При этом он слегка приостановился и посмотрел мне в глаза. Во взгляде ежином чётко прослеживалась мысль о том, кто же в действительности является хозяином на дачном участке.
Это было теперь уже давно и казалось неправдой. Теперь я лежу на диване. Мне точно так же не спится, но нет ни ежа, ни луны. Есть ветер, фонарь и ещё зелёная листва дерева, что растёт перед домом. Ветер раскачивает эту листву, и та, отбрасывая свои узорчатые тени в свете яркого фонаря, ставит на тюле свой дивный спектакль. Этим представлением я любовался не раз и не два. Чуть ли не каждую беспокойную ночь лиственные герои вновь на сцене театра теней. И потому представление уже не вызывает прежних эмоций. Наоборот. Я жду прихода зимы. Этих актёров сменит другой. Один актёр. Или два? Или множество? Снег. Или снежинки. Или снег и метель. Или снежинки и метель.
Мозг готов думать о любой ерунде, лишь бы не засыпать. В голову врываются какие-то мысли и фантазии. Буйство идей, и ни малейшего желания встать со своего ложа и начать воплощать их в жизнь. Мозг потому и работает, что всё тело уже устало. Воскресенье, а ранее и суббота выдались тяжёлыми. Заболел сын. Температура и рвота вот уже второй день. Пришедшая позавчера врач рекомендовала лечь в инфекционный корпус, но жена отказалась. Мы там уже были год назад. Там то же самое, что и дома. Те же лекарства, но при этом ещё и плохая (мягко говоря) еда и постоянные прозрачные стены, как в аквариуме. Нет никакого смысла там лежать. Выздоравливать будет легче дома, и уход своему ребёнку мама может дать ничуть не хуже врачей. В любом случае придётся много пить регидрона и постоянно следить за температурой. А родные стены всё же лечат.
Последние два дня я только и делал, что прибирал, мыл посуду и готовил еду. Да и ещё после двух беспокойных ночей, когда моя любимая неусыпно просидела возле малыша, я сменял её с утра, и она ложилась отдыхать. Смотреть за сыном нужно было мне. Лишь часам к четырём жена снова могла быть рядом. Одно радует: похоже, ребёнок пошёл на поправку. Температура спала, и он перестал сташнивать воду с растворённым в ней регидроном. И даже заснул вроде бы спокойным сном. Любимая прикорнула рядом на его кроватке, и потому сегодня мне спать одному в большой комнате.
Теперь лежу и смотрю, как свет, перемежаемый тенью листвы, пытается выхватить из ночной тьмы моего обиталища посеревшую краску картин на стене. Смотрю на ярко-красный огонёк монитора компьютера, который забыли выключить после того, как системный блок прекратил свою работу. Смотрю на часы, что зеленью светящейся панели показывают два часа ночи. Я давно заметил, что стоит не заснуть до полпервого ночи – и всё. Привет. До двух уже уснуть не получится. Но, судя по часам, сон уже скоро придёт. Все беспокоящие разум мысли уйдут или затихнут, затаятся до поры до времени до следующей бессонной тьмы. Бросаю последний взгляд на театр древесных теней и поворачиваюсь на левый бок. Мне почему-то легче всего спится именно на левом боку. «Ещё одна неделя, – беззвучно шевелю я губами. – Ещё одна неделя, и я смогу что-то изменить в этом мире. Может быть, даже перевернуть его с ног на голову. Дайте мне всего семь дней жизни». С этой успокаивающей мыслью приходит сон.
