Егор с грустью отодвинул штору и выглянул в окно. Весна набирала обороты, по ночам порошил снежок, а день тёк грязью и прижигал радостным солнышком. Март. Егор зачем-то ткнул простым карандашом в потрескавшуюся землю под кактусом. Колючее растение произрастало вопреки его, Егоркиной, лени. Под камешками завелись прозрачные жучки, они скалили в сторону Егора отвратительные морды и смеялись. За спиной весело зашипело масло. Жаркие брызги шрапнелью разлетелись по крохотной кухоньке – мать мучила мёртвую рыбу на чугунной сковороде. Как всегда, она затянула заунывную песню о смысле жизни и вопросах пропитания:
– Когда ты нагуляешься, кобель? – она была по-гренадерски прямолинейна.
– Летом, – скучно отозвался сын.
– Ага, – мать ответила с сарказмом, – летом, – масло зашипело, мать попробовала перевернуть рыбу. – Пригорает… Купил бы матери приличную сковороду, олух.
– Угу, – Егор постучал карандашом по краю цветочного горшка, глина гулко отозвалась. Денег не водилось, мать обречённо крякнула.
– На работу пошёл бы, что ли…
– Куда? Охранником?
– А хоть бы и охранником.
– Ма… – Егор повернулся вглубь кухни, где среди сизого дыма колдовала мать. Достаточно молодая, чтобы нравиться мужчинам, но внутри – седая и циничная. Папа, когда-то ряженый казак – лампасы, значки, кудрявый чуб – всех огорошил, погибнув в горниле «Крымского конфликта» вполне по-настоящему. Мать до сих пор не верила, что фотография бородатого удальца с легкомысленным прозвищем «Клей» и есть посмертное фото суженного. Цинк не вскрывали. Егора, ещё сопливого мальца, хлопали по спине какие-то дяденьки с православными крестами на плечах, хвалили за сухие глаза и сыпали в ладошки поминальные печеньки. А он тупо тянул щёки в улыбке да косился на пустую, как пальто на вешалке, мамочку.
Егор попробовал её успокоить, сказал именно то, что она ожидала услышать:
– Мне Сенька работу предлагал. Завтра схожу и узнаю, что за дело.
– Сенька… – недовольно протянула она с привычным сарказмом, хотя по выражению лица Егор увидел: внутри отпустило. Её внимание вновь обратилось на борьбу со сковородой. Едва он собрался покинуть кухню, как мать бросила невзначай:
– Смотри, Егорушка, Ленка родит ляльку – как жить будете?
– Как родит? – он вывернул голову, словно сова, запоздало подтягивая тело. Хлопнул глазами. Мать откровенно развеселилась, поддев:
– Не без твоей помощи, орёл.
Егор постарался выглядеть равнодушным, потёр ладонью нос, сунул палец в дырку в трениках.
– Она тебе что-то сказала?
– Ага, просила обалдуя на путь верный направить, потому что ей такта не хватает. Зачем девочке мозг травишь?
– Она тебе что-то говорила?
– Про что?
– Ну, про ребёнка?
Мать хмыкнула, столкнула скворчащую сковороду на другую конфорку, отключила газ и лукаво прищурилась.
– Напугался, Егорушка? Нет, не предвидится мне стать бабушкой. Хорошо, Леночка в вашей паре – вместо головы.
– Тоже мне голова, – пробурчал Егор. – А я тогда кто?
– Желудок, сынок, – мать показала рукой на окно. – Форточку открой, олух. Иди лучше мусор выброси. – Егор выдохнул, не скрывая облегчения: отцом он себя не представлял. Затем вынул из ведра мусорный пакет и вышел в прихожую. Мать бросила вдогон:
– Катьку захвати, пусть поиграет в песочнице!
– Мать, мне что, с ней стоять?! – выкрикнул он.
– Постоишь, не развалишься. Коли ваньку валяешь, хоть с мелкой помоги.
– Эй, мелочь, ты где? – спросил он, покорно бросая в угол с обувью мусорный пакет. Было тихо, только орал мультяшным шлягером телевизор, Губка Боб опять сушил квадратные штаны. Егор обречённо скинул растоптанные шлёпки и заглянул в зал.
Катька лежала на животе и калякала фломастерами мегажуть. Добавляла красок душевная озвучка: ребёнок свято верил во всё, что происходило на мятом листе ватмана.
– Тыдыщ, пиу, тыдыщ… – Катькины лоб и щёки были разрисованы разноцветными фломастерами, а русые косички растрепались над ушами. Детские пяточки, облачённые почему-то в разные носки: левый – красный, правый – ядовито-зелёный, выделывали в воздухе причудливые пируэты и, казалось, жили отдельной от хозяйки жизнью. Катюша любила одеваться сама. Вот и сейчас она натянула на себя розовую майку с покемоном да зелёные колготки. И пускай глазам представала лишь детская спина, Егор знал: покемон был. Вещи сестрёнке он покупал сам.
– Что творишь? – Егор присел на колени, мельком глянул на телевизор: мультики закончились, шла заставка «Вестей».
– Лисую, – Катька недовольно посмотрела снизу вверх, а по-детски быстро поймав недоумение, серьёзно пояснила: – Алмагедон.
– Что?! – Егор удивился – Ты слово-то откуда такое знаешь?
– Секлет! – ответ был лаконичен и не предполагал большего: Катька в скрытности была покрепче вьетнамских партизан. Егор взял красный фломастер и обвёл по контуру оранжевого чёртика.
Катька остро возмутилась:
– Ну, Егол!
Он дорисовал пламя из ушей:
– Так получше будет!
– Ну, Егол! – сестрёнка обиженно надула губы, накрыла испорченный рисунок новым листом. – Ма-а!
– Тихо, тихо, – Егор подёргал её за косичку. – С меня ириски.
– Плавда? – Катюшка недоверчиво покосилась на треники без карманов и мятую футболку, не глядя чиркнула по листу фломастером и уставилась Егору в глаза.
