На следующее утро Татарского разбудил телефонный звонок. Татарский никогда не был таким невыспавшимся, но в то же время довольным.
– Да?.. Алло! – Но Татарскому никто не отвечал, как бы он ни протирал глаза, ни задерживал дыхание чтобы услышать малейшие шорохи в трубке.
– Привет! – Прервал молчание Дима Пугин. – Думал ты не ответишь – набрал, и бросил трубку, разбудил! Хотел быть тебе будильником!.. – Чуть не кричал Дима Пугин. – А кто, собственно, дома? Я могу прийти через 15 минут?
Татарский ничего не ответил. Он опустил трубку телефона на стол, не оканчивая звонок. Подошёл к окну, раскрыл шторы и выглянул на улицу.
Весна – свежие запахи были необычными, будто незнакомыми. Сам Дима Пугин стоял на противоположной стороне улицы, смотря почти на Татарского, но всё же в соседнее окно. Пугин что-то так увлечённо говорил в трубку, что Татарский будто понимал о чём речь, но всё же никак не мог заткнуть Пугина, не находил нужного возражения.
Татарский вышел на улицу, хотел сделать сюрприз уже Диме Пугину. Перешёл на другую сторону улицы, в тенёк тех домов, где только что был Пугин.
Но только лишь сел на остановке ждать автобус – Пугин уехал пока Татарский собирался, не позавтракав, не умывшись, отбросив любые мысли подальше от себя.
Теперь Татарскому не оставалось ничего, разве что только думать о Диме Пугине, о том, как тот сначала показал дружбу; а потом уехал.
«А быть может сейчас он едет в автобусе и со мной разговаривает?.. Моя трубка лежит дома на столе; Пугин мог быть таким решительным в своих мыслях, что смог договориться с моим молчанием… Договориться, и уехать куда-то…»
Татарский услышал бой городских часов – город был маленький, и всё было слышно с любой его точки. Татарский уже медленно засыпал, понемногу видя сны о том, что его, как заснувшего на остановке бездомного, без ключей, денег и документов, забирает полиция для установления личности. Они точно спросят есть ли у Татарского родственники или знакомые, к кому он мог бы обратиться за помощью.
Гиреев в тот день не торопил события своей жизни. Жизнь была скучная, и потому он никогда ничего не торопил. Скучно, скучно – а он всё жалуется и жалуется.
– Вот вы так и не хотите обратиться ко мне?.. – Спросил Гиреев девушку за прилавком. – Я ни-че-го не покупал у вас. Воровал – было дело. Но это наш с вами район, городок… Я в доме за вашей спиной вырос, выучился говорить, наигрался в игрушки… А вы?.. Дадите мне хоть слово, ну наконец-таки…
– Чего-чего?! – Девушка за прилавком дико косится на Гиреева. – Чего вы говорите?!
Вы тут как себя с 9 утра выставили из дома, будто там внутри травят мышей, так и ни за что до заката не зайдёте обратно. И так каждый день, 9 месяцев в году (кроме зимы). Уже как… 15 (?) лет… Сколько вам? Сколько вам лет?
Гиреев так давно не слышал голос продавщицы, что оказался в замешательстве. Но как только прошло достаточное для замешательства время, чтобы Гирееву начало печь солнцем его лысеющую макушку, он ответил:
– Мне… – Гиреев не договорил, метнулся под зонтик прилавка продавщицы, в тенёк. Закрыл глаза, начал охлаждаться. – Мне… Я старый, такой старый… «Наши часы бьют, а не тикают», хах! Вот это я сочинил только что.
Женщина, у меня ведь нет дома, и никогда не было тикающих часов. Я… даже просыпаюсь с боем городских часов. Боже… – Гиреев побледнел. Видно его действительно осенило; какие-то ужасающие картинки виделись ему перед глазами. – Но как я могу знать под бой какого утреннего часа просыпаться?.. Ведь утром часы бьют и бьют, бьют… А просыпаюсь я ровно с вашим приходом…
