25 апреля 1986 года в 14 часов 00 минут московского времени главный инженер Чернобыльской АЭС Николай Максимович Фомин дал «добро» начальнику смены Николаю Трегубу на отключение системы аварийного охлаждения реактора. Систему надёжно заблокировали, а задвижку линии подачи воды обесточили и закрыли на замок. Вот так. Чтобы никто, к чертям собачьим, не открыл задвижку вручную, чтобы в критические мгновения 350 кубометров холодной воды не смогли спасти взбесившийся раскалённый реактор. Первый шаг в безумие ядерной бездны был сделан. Много ещё будет сделано таких шагов в ближайшие одиннадцать с половиной часов…
Нельзя сказать, что Николай Максимович совсем уж не ведал, что творил. Он был толковый инженер, грамотный и напористый руководитель. Вот только понимал ли он разницу между АЭС и ГРЭС – государственной районной электростанцией, на которой раньше работал в Запорожье? Фомин очень боялся теплового удара воды по реактору. А ядерного взрыва не боялся совсем. Как и почему на такой должности оказался человек, ничего не смыслящий в физике атомного реактора?..
Надо сказать, что в советской атомной энергетике такое положение дел было нормой. В эпоху застоя атомные электростанции были переданы из подчинения Министерства среднего машиностроения в Министерство энергетики. А там не видели большой разницы между ураном и каменным углём. Впрочем, Советский Союз атомные станции строил быстро, кадров, действительно, не хватало, за пульты управления садились молодые неопытные СИУРы, а руководящие должности занимали бойкие назначенцы Минэнерго, вполне сведущие в электроэнергетике, но не вполне способные отличить радиоактивный металл уран от одноимённой планеты. Так что не будем сваливать всю полноту ответственности на Николая Максимовича Фомина…
Кстати, 25 апреля 1986 года Фомина на станции вполне могло бы и не быть. В декабре 85-го он попал в тяжелую автомобильную аварию и сломал позвоночник. Ему предстояли долгие годы реабилитации. Но здоровый и крепкий мужик сам разработал сложнейший курс физических упражнений, сам себя поставил на ноги и 25 марта, к удивлению сослуживцев, вышел на работу. Ровно за месяц до катастрофы. Мистика.
Именно он согласился на сброшенный «сверху» эксперимент по выбегу ротора турбины, именно он утвердил в программе испытаний отключение аварийной системы САОР. Впереди маячили майские праздники, высокие премии, долгожданные отпуска… А вот руководители других советских АЭС от проведения подобного эксперимента наотрез отказались. Почему-то…
Человеческий фактор в Чернобыльской катастрофе, безусловно, приоритетен. Но и «чудо» инженерной мысли институтов Доллежаля и Курчатова – уран-графитовый реактор РБМК – был детищем своего времени. К 80-м годам он безнадёжно устарел и не вполне отвечал требованиям ядерной безопасности. Во всяком случае, недостатки конструкции стержней-замедлителей, об особенностях которых атомные операторы были плохо осведомлены, могли сыграть свою, возможно, роковую роль в заключительном акте самой страшной техногенной катастрофы за всю историю планеты Земля. Долгие годы часы чернобыльской беды исправно отсчитывали время, чтобы навсегда остановиться 26 апреля 1986 года в 1 час 23 минуты 40 секунд ночи. Ядерной ночи…
…Эксперимент не заладился почти сразу. Нет, поначалу, всё, вроде бы, шло по плану. После блокировки аварийных защит старший инженер управления реактором смены Николая Трегуба (СИУР) приступил к снижению мощности. Как и предписывал регламент, мощность энергоблока снизили наполовину – до 1500 тепловых мегаватт. В семиметровой активной зоне реактора, среди 1700 топливных сборок, покоились более 30 стержней-поглотителей из двухсот одиннадцати, это нормально, это по регламенту. Рука СИУРа уже была готова нажать кнопку максимальной проектной аварии, как вдруг эксперимент был прерван звонком диспетчера «Киевэнерго». В республике-де нехватка электроэнергии, эксперимент надо приостановить. Требования диспетчера для всех электростанций – закон. И вывод блока из работы задержали. На целые девять часов. Смена издёргалась, изнервничалась долгим ожиданием. А четвертый блок так и продолжал работать на половинной мощности, при отключенной системе аварийного охлаждения реактора. Грубейшее нарушение регламента!
Только в 23 часа 10 минут мощность вновь стали снижать до требуемых планом эксперимента 700 МВт. А ровно в полночь 26 апреля Трегуб передал управление новой смене Александра Федоровича Акимова. За пульт БЩУ уселся 26-летний СИУР Леонид Топтунов. Эти двое не были готовы к эксперименту и наспех изучали его программу.
Топтунов, несмотря на возраст, толковый и грамотный СИУР, недавно с отличием закончил институт. В этой смене – он единственный ядерщик, чётко понимающий суть происходящего. Да вот авторитет старших товарищей слишком велик. Особенно грозен Анатолий Степанович Дятлов, заместитель главного инженера станции. Высокий, пожилой, седовласый, с сиплым, тихим голосом. Уран-графитовых промышленных реакторов он почти не знает – ранее работал на Дальнем Востоке с корабельными ядерными установками. Но командует вовсю. И когда Топтунов, перейдя на ручное управление, не удержал мощность на 700 мегаваттах и провалил её до 30-ти, Дятлов стал давить молодого спеца силой возраста и авторитета, требовать подъёма мощности. Топтунов возражал решительно, Акимов – вяло. Перебранка затянулась. А реактор стремительно «травился» продуктами распада ядерной реакции – изотопами ксенона и йода. Еще ничто не фатально, ещё не расплавилась активная зона, ещё не скопился в теле раненого ядерного зверя коварный взрывоопасный водород. Реактор самое время гасить, вводить дополнительные стержни-поглотители и сутки не будить атомное чудище – сам «разотравится», и минует мир великая беда. Будет жить да цвести город Припять, на станции вот-вот достроят 5-й и 6-й энергоблоки… Часы чернобыльской беды ещё не поздно остановить. Но нет, послушался старого Дятлова молодой Топтунов, забегали пальцы СИУРа по пульту, поползли стержни вверх…
