Глава 1
В гостях и каша вкусная
с. Пуховка Киевской обл. Июль, 1995 г.
«Снежана, ты приговариваешься к 7-ми годам расстрела с конфискацией движимого и недвижимого имущества».
– Снежана, открой свои прекрасные очи и воззрись на меня, пожалуйста.
Я открыла глаза и, подперев подбородок рукой, уставилась на фельдшера нашей больницы – Анастасию Ивановну.
– Ты либо в колонию загремишь, либо убьешься, – констатировала она, скептически рассматривая мою поцарапанную физиономию, смачно украшенную фиолетовым синяком.
– Мы поспорили, что я перелезу через забор карги, – начала я свою оправдательную речь.
– Кого?
– Ну, этой – Степанишны, которая нас всегда своей клюкой гоняет от яблонь.
– Конечно, это ведь ее хозяйство, – резонно заметила Анастасия Ивановна.
– А ей жалко? – оттопырив нижнюю губу, спросила я.
Анастасия Ивановна пожала плечами.
– Может, она их продавать пойдет.
– Ай, – я отмахнулась, – яблоком больше, яблоком меньше.
– Снежечка, – сочувственно произнесла наша спасительница Настя, и залила зеленкой мой локоть.
– Ого, уже 9-ть лет как она, – подтвердила. – Олег, зараза, меня не удержал, когда я через забор лезла.
– Это ты так упала, что «фингал» под глазом заработала? – она хмыкнула.
– Да нет, – терпеливо пояснила. – Это я поднялась, отряхнулась, и зацедила Олегу.
Ну, а он, логично, мне.
– Ты же девочка, – Анастасия, наверное, пыталась воззвать к моей совести. Но там, где была совесть, остались одни огрызки.
– Эээ нет, я слишком долго пыталась доказать, что я свой рубаха-парень в компании, чтобы теперь вы мне говорили, что я девочка.
– Голодная? – вдруг спросила она.
– Нет, яблок наелась, – я солгала.
– Тех, которых не удалось достать? – она прищурилась.
– Анастасия Ивановна, я же не побирушка какая-то, честное слово, – сказала обиженно.
– А я этого и не говорю, – она улыбнулась. – Просто знаю, что в гостях и суп вкуснее, и бутерброд, и даже яблоко.
Фельдшер достала из тумбочки стола яблоко и бутерброд и положила передо мной.
Я, по правде, была не просто голодна, а зверски, поэтому вцепилась в этот бутерброд, показавшийся мне самым вкусным на свете. Потом спохватилась:
– А вы что есть будете?
– Я уже перекусила, – ответила Анастасия Ивановна, заполняя мою карточку. – Снежана, приведешь свои синяки в порядок, уж постарайся, – серьезно сказала она, – и напомни дедушке, что пора в Киев на ежегодный осмотр.
– Лучше на ежегодный фестиваль какой-то поехать, – сказала я, скривившись.
Анастасия Ивановна вздохнула и протянула мне медкарточку.
Я грустно посмотрела на нашего врача и вдруг спросила:
– Настенька Ивановна, а сколько вам лет?
– Много, Снеж, столько не живут, – она снова улыбнулась, и я еще раз подумала, какие у нее потрясающие васильковые глаза.
«Надо будет ей васильков подарить. Столько раз прикрывала мою филейную часть от дедовой лозины».
– А все-таки?
– 22 почти.
– Ого, вы уже взрослая, – с уважением сказала я.
– Спасибо, хоть не старая, – она засмеялась.
Идя домой, я размышляла о том, что мне все-таки порой везло, и на пути встречались хорошие люди, которые видели во мне человека, а не «конченую дочь алкоголички и неведомо кого с крайне хулиганскими замашками и впечатляющим криминальным будущим».
Анастасия Ивановна работала у нас в селе всего ничего – пару месяцев, но все относились к ней уважительно. Правда, некоторые злобные, противные старухи ее терпеть не могли, «бо шо там молода може?» А «молода» могла не только детей и взрослых лечить, но и спасти маленького теленка от чумки. И даже помочь появиться на свет маленькому козленку бабы Марфы. Вот, кстати, с тех пор нашу Настю и зауважали.
А еще она была красивой и не замужней. За ней ухаживали хлопцы из нашего села и из соседнего, но она давала от ворот – поворот всем. Жила она с мамой в конце нашей улицы; они держали две козы, коровку и пять несушек. Почему-то Настя меня полюбила, в отличие от ее предшественницы – Марины Ильиничны.
Помню, месяц назад я поздно вернулась домой. Ну, загуляли мы на Десне, чего уж там.
Моя мать уже спала. В комнате витал запах спиртного и лекарств.
Дед (а он у меня очень страшный) вышел во двор с неизменной лозиной:
– Где шлялась?
– Дед, мы купались, да и солнце вот только село, – пролепетала, в ужасе поглядывая на «орудие пыток и наказаний».
– Купались, значит, – голос был угрожающий, как гром перед дождем. – А ты сделала уроки? – рявкнул он. – Скоро каникулы закончатся, а в твоих тетрадях и конь не валялся.
– Чего ему в тетрадях валяться, – попыталась пошутить, – в сене намного комфортнее.
– Остроумная, значит, – и я получила первый хлесткий удар, – в мамашу свою! – Скоро в подоле принесешь?
Помню, что тогда прибежала соседка, Наталья Петровна, и начала кричать на деда.
Я же заливалась слезами боли и обиды. «Никогда на своих детей руку не подниму. Никогда!», – подумала я.
– Ростислав! Ти шо, припини дитину катувать! – кричала она. – Мої он рибалити пішли о 5-й ранку, ще не вернулися.
Дед зло посмотрел на Наталью Петровну, но лозину опустил, и я, плача, убежала в дом.
Наутро почувствовала себя паршиво: горло болело, кашель вырывался, а еще было то очень холодно, то жарко. Я спала в комнате с мамой, поэтому попыталась ее позвать, но поняла, что голоса нет, да и мамы, по всему видать, тоже. Солнце светило ярко, но не высоко, значит, сейчас еще рано, так, где же мама?
