In limine (лат.).
В начале.
(Первые слова Библии).
Переводчик. Пакистан. Карачи
Иэн Флеминг вовсе не такой уж хороший писатель. Все мы любим фильмы о Джеймсе Бонде, особенно в исполнении Шона Коннери, но это просто тот редкий случай, когда фильмы лучше книг. Когда Брокколи и Зальцман выкупили чохом все книги о Бонде, они были так неуверены в успехе, что свою компанию назвали EON (Everything Or Nothing – пан или пропал). Флеминг не смог уберечься от повторов и штампов, хотя его за это не раз высмеивали даже американские критики, привычные к языку своих соплеменников, весьма далеких от стиля Сомерсета Моэма и Грэма Грина. Найдите в любой его книге какое‑либо место, где он описывает события, происходящие в Москве. Бьюсь об заклад, что эта глава начинается словами: «сумрачным московским утром…» или «под давяще низким зимним московским небом…». Он, по‑видимому, и представить себе не мог, как играет солнце на куполах Василия Блаженного и белый тополиный пух плавает среди желтых солнечных бликов в бассейне парка Горького. Ну, насильно мил не будешь. У Флеминга один из его героев вернулся из России с любовью. А вот автору этого чувства изведать не привелось. Да и бог с ним. Он успешен и в моем одобрении не нуждается. Тем более что в то утро он был бы прав…
В легком костюме без подкладки было холодно. Ранним февральским утром я стоял у трапа «Боинга-707» компании «Эр Индия» в Шереметьево. В который раз пограничники проверяли паспорта и посадочные документы – что‑то у них не сходилось. Когда я наконец устроился на своем месте в салоне и огляделся, самолет уже выруливал на старт. Первые впечатления – тихая музыка, красивая обивка и ширина пассажирских кресел. Стюардесса в сари принесла клетчатый шерстяной плед и предложила чай, кофе, сигареты и свежие номера «Тайм» и «Ньюсуик». Салоны самолетов, принадлежащих государственным компаниям, таким как «Аэрофлот», Air India, Royal Dutch Airlines (их называют Flag carriers: на стабилизаторе у них – государственный флаг), по международному праву являются территорией этих государств, и я был уже за границей, хотя в окно в сером рассвете московского утра все еще был виден светящийся параллелепипед Шереметьево-2.
Все переводчики помнят свой первый выезд за рубеж. Анекдотов на эту тему почти столько же, сколько у артистов о первом выходе на сцену. Я – не исключение. Рейс предстоял очень долгий – из Москвы в Ташкент, из Ташкента в Дели; затем мы пересаживались на самолет пакистанской PIA до Карачи, а этот рейс направлялся в Рангун и Джакарту. Мои подопечные – геолог Михаил Бахтин с женой и сынишкой, – согревшись, тут же заснули. Для них это было проще, чем для меня, ведь на них не действовали внешние раздражители – английская речь, американские журналы, брошюры об «Эр Индия». Я углубился в чтение. «Тайм» сразу очаровал меня своеобразным языком и стилем – прошло уже сорок лет с тех пор, а я, впоследствии став постоянным их читателем, не устаю восхищаться редакторами «Тайм» и «Ньюсуик». Сохраняя индивидуальность своих корреспондентов, они раз за разом, номер за номером, пятьдесят два раза в году ухитряются создавать маленькие шедевры особого, ни с чем не сравнимого стиля. Так пишут и так излагают материал только в «Тайм» и в «Ньюсуик»!
Впереди меня сидел солидный и, как мне показалось, очень обаятельный мужчина средних лет. Салон был полупустой, и он сидел один, удобно разложив на соседних креслах аксессуары, говорившие о хорошем вкусе и довольно высоком положении, – трубку из вишневого корневища, пакеты табака «Кэпстэн» и «Голд Флэйкс», золотую зажигалку «Ронсон», очки в оправе «Макнамара» и плоскую серебряную карманную фляжку. Вот эта фляжка меня и подвела. Раз есть фляжка – значит, есть в ней виски или коньяк, а это, в свою очередь, значит – человек общительный, а не брюзга какой‑нибудь. Наверное, чиновник из Министерства внешней торговли. Откуда мне было знать, что в этой фляжке – молочко магнезии, патентованное средство от болей в желудке. Говорил он со стюардессой по‑английски, а с молодым своим компаньоном, сидевшим через проход, – по‑русски. Все это, вместе взятое, убедило меня, что я не ошибусь, заговорив с этим человеком.
Для этого я со своего места пересел на краешек сиденья, соседнего с ним, поздоровался и задал вопрос, который тогда интересовал меня больше всего: прочитав ему выдержку из репортажа «Тайм» и прокомментировав ее на английском, спросил, смогу ли я с таким знанием английского языка работать в Пакистане. Он понял сразу все: и постоянное сомнение провинциала в своей профессиональной компетентности, и необходимость в самоутверждении, и переполняющее меня чувство гордости – в 21 год выехать на самостоятельную работу в капиталистическую страну по тем временам и для столичного специалиста было бы достижением, – и ответил что‑то весьма благожелательное. Я ретировался на свое место, а через минуту ко мне подсел его молодой компаньон. Он объяснил мне, что этот человек – Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР в Индонезии, что путь предстоит неблизкий, что посол устал и не надо его беспокоить. Посол… Господи! Для меня это слово звучало тогда так же, как «небожитель»…
