О тебе я хочу думать. Думаю о тебе.
О тебе не хочу думать. Думаю о тебе.
О других я хочу думать. Думаю о тебе.
Ни о ком не хочу думать. Думаю о тебе.
Л. Озеров
Сумасшествие? Нет. Любовь. Та самая, единственная и неповторимая, яркая и трепетная, о которой мечтают все женщины, и на которую все меньше способны мужчины. Увы, «рыцарство печальных Сирано» все больше становится уделом женщин. Только, чур, говорю о просто женщинах, которым нужна старинная прелюдия к любви, как к таинству, как к чуду, а не следование доктринам: «Скорей, скорей, скорей! Сама, сама, сама!» и «Вы привлекательны, я чертовски привлекателен, чего зря время терять?!» Нет, я о тех женщинах, о которых четко и точно сказала Цветаева: «Девчонке самой легконогой все ж дальше сердца не уйти». Как в воду глядела гениальная Марина. У мужчин все же много страстей: наука, идеи, политика, служба, работа, а в корне всех страстей – честолюбие. А Женщина, опять же повторяю – Она, а не бесполое Оно – вся живет любовью и для любви. В этом она вся, как послушная бабочка чутко и нервно летит на ее свет, танцует в нем, покоряется, и зачастую сгорает…
В самом деле, разве красота, богатство, талант или власть покоряют женщину? Ничего подобного! Ничто так не действует магически на нее, ничто так не наполняет ее внутренним светом и ощущением собственной женской сути, как страстное напряженное желание мужчины обладать ею. Она может отфыркиваться от этого, ханжески потуплять глаза, притворно негодовать, но – все мы дочери Евы! – и уже наша кровь отравлена, мы жаждем мужского поклонения и вожделения. Не грубого обладания, разумеется, простите, не гоп-стопом, но постоянной, натянутой нити желания. «Любит тот, кто безумней лобзает», – воскликнул когда-то Надсон и был прав. О-о-о!!! Это наполняет нас силой, уверенностью в собственной неотразимости, постоянной желанности. Отними у женщины это ощущение, и… разом потухнут глаза. Все останется на месте, но глаза потухнут. А без огня в глазах даже самое безукоризненное лицо и совершенное тело – всего лишь безжизненная статуя.
Особенно чутки женщины возраста ночной фиалки. Лекции о «бабьем лете» и буйстве гормонов оставим для физиологов. Нет, я о том прекрасном времени, когда все чувства опалены и звенящи. Когда перед сентябрем неизменно есть ослепительный август. Август ночной фиалки или любки, как называют этот цветок в народе. Ни одному цветку не удается так пробуждать молодые силы и нежные чувства, как ее скромным белым свечечкам.
Я знала такую «любку»! Не было в моем окружении женщины щедрее и ярче нее!
***
Она была близкой подругой моей матери. Та называла ее «Эльза – 33 несчастья». Каждый ее визит для нас был счастьем и бедой. Меня она осыпала вкуснейшими в мире шоколадными конфетами с миндалем и грецким орехом, тающим во рту мармеладом и замечательными игрушками. Особенно запомнилась кукла, которая открывала рот для пластмассовой каши, но отказывалась от пластмассового же молока! Эту фарфоровую, в розовом платье и сером фартуке куклу Катарину у меня потом украли, и до-о-олго я поминала вора дурным словом!
Маму Эльза заваливала какими-то кофточками и баночками с дорогими консервами. Это было счастье. Вывалив все дары и насладившись нашими ахами, она скульптурно усаживалась на оттоманку и начинала рыдать. Рыдала она долго и с переливами, и это было бедой.
В личной жизни Эльзе не везло. Она всегда боялась одиночества, всегда мечтала о счастье, но эти мечты не торопились воплощаться. С завидной последовательностью ее оставили два мужа. Рассказывая о них, она почему-то всегда прибавляла поговорку «первым не наешься, вторым подавишься». Меня это веселило до чрезвычайности. Я так и представляла себе вкуснейшего жирненького первого, чьи мосольчики обсасывались, видимо, с большим удовольствием, и анемичного жилистого второго, застревающего в горле. Почему о первом надо было вспоминать с таким трогательным придыханием, мне до сих пор непонятно. По приглушенным ахам и вздохам и утешениям мамы я догадывалась, что он бил ее смертным боем, и «…ты не представляешь, не представляешь, что он заставляет меня делать!» При этих словах мама отвешивала мне подзатыльник и выдворяла из комнаты, накрепко закрыв дверь. Мне было семь лет, я была ребенком с фантазией, но, слава Богу, мои предположения были безумно далеки от правды.
В конце концов Эльзе улыбнулась удача: муж, жаждущий изощренных утех, нашел себе достойную партнершу – не упрямицу, не скрытницу, не скромницу, и быстро сделал из семьи ноги. Единственный их с Эльзой ребенок – мальчик, родившийся на четвертый год брака, умер от менингита в трехмесячном возрасте. Больше детей не было. Эльза поплакала, вздохнула, опять поплакала и… ожила.
Второй появился в ее жизни внезапно и… ошеломил. Вообще, этого второго мужа мама называла «темной лошадкой». Каким образом и зачем он заглянул в скромное КБ на четвертом этаже обшарпанного здания, где она работала, покрыто мраком забвения. Но Эльза была сражена! Она летала и рыдала, рыдала и летала! Промежуточного состояния не было. Но именно с этим мужчиной ее жилище стало настоящим домом. Эльза оказалась хлебосольной хозяйкой. Никогда не забыть мне вечера, на который приглашены были мы с мамой. Низенький стол, толстые витые свечи, бутылка вина, кекс в виде сердца и блестящая желтая черешня в зеленой вазе. И Эльза в красном шелковом платье. Ее горящие глаза. Полуулыбка влажных губ. И маленькие белые руки, которыми она так и норовила дотронуться до своего ненаглядного. Жилистый, маленький, заросший до самой шеи рыжим волосом, он хмурился, покашливал, подливал дамам вина, а мне сок. В конце концов, под песни Джо Дассена вечер стал настолько томным, что мы поспешили ретироваться. Он вызвался проводить нас, но мама, видя в зеркале, как Эльза украдкой обняла его и поцеловала в затылок, улыбнулась и сказала, что дойдем мы сами.
